History, Archeology and Ethnography of the Caucasus

Келийский могильник ХIII–ХIV вв. был случайно открыт в 1987 г. [1, с. 65] при трассировке подъездной автодороги, прокладываемой вдоль подножия Цей-Ламского скалистого хребта в высокогорной Ингушетии [1]1, выводившей к будущему недавно спроектированному тоннелю, прорезавшему подошву Главного Кавказского хребта, являвшегося частью планировавшейся тогда Кавказской перевальной железной дороги (КПЖД)2. Исследования, осуществленные на затронутом техникой участке могильного поля (по ширине створа автодороги), проводились двумя археологическими отрядами – отрядом сектора археологии и этнографии Чечено-Ингушского НИИ (под рук. д.и.н. М.Б. Мужухоева) и археологической лабораторией ЧИГУ им Л.Н. Толстого (в 1987 г. под рук. Е.И. Нарожного3; в 1988 г. под рук. д.и.н. В.Б. Виноградова и к.и.н. С.Н. Савенко) [4, с. 29–35; 5, с. 270–280]. В ходе проведения указанных охранно-спасательных археологических исследований 1987–1988 гг. на могильнике (без учета раскопок М.Б. Мужухоева, но включая разрушенные техникой погребения при трассировке дороги) было исследовано не менее 300 индивидуальных и коллективных каменных ящиков и грунтовых захоронений, а также 12 полуподземных склепов, вплотную примыкавших к границам трассировки автодороги [6, с. 49–79]. В изученных захоронениях были учтены костные останки почти 1 тыс. погребенных4 [7, с. 358–359], а также одно т.н. «пещерное» («скальное») захоронение [8, с. 34–36]. К сожалению, из-за обилия сопровождающего основную часть раскопанных захоронений погребального инвентаря (их публикация требует значительного объема) в научный оборот ныне введены сведения об исследованиях всего пяти полуподземных склепов [6, с. 49–79], примерно двух десятков каменных ящиков и грунтовых захоронений [9, с. 50–54; 10, с. 68–91; 11, с. 182–196; 12, с. 169–176; 13, с. 291–304; 4, с. 173–183; 14, с. 104–117 и др.].

Материалы из раскопа М.Б. Мужухоева опубликованы частично. В основном, это предметы из разрушенной части могильника [15] и одного каменного ящика с захоронением воина, сопровождавшегося саблей и уникальным шлемом, целиком изготовленным из кольчужной сетки [16, с. 177–185]. Отдельные категории вещевого материала из погребений Келийского могильника использовались при анализе евразийских импортов и влияний на население высокогорной Ингушетии ХIII–ХIV вв. [17], некоторой части его вооружения [18],
а также при разносторонней характеристике населения высокогорной части Ингушетии и его материальной культуры этого же времени [19].

Основной целью данной публикации является ввод в научный оборот еще одного захоронения Келийского могильника – погребения № 121, в погребальном инвентаре которого представлены лук (рис. 1, I: 18), остатки колчана с пятью черешковыми наконечниками стрел (рис. 1, I: 9–13; рис. 2: 9–13), нож (рис. 1, I: 6; рис. 2: 6; рис. 3: 2), сабля (рис. 1, I: 1; рис. 2: 1; рис. 3: 3) с хорошо сохранившейся рукоятью из рога оленя, покрытого орнаментом (рис. 1, I: 1; рис. 2: 1; рис. 3: 3).

Обычно от сабельных рукоятей сохраняются лишь металлические детали ее крепления с черенком [20, рис. 1; 11, с. 182–196; 13, с. 291–304 и др.] и небольшие фрагменты её органического покрытия (кожи, костяных, роговых или деревянных накладок на рукояти и пр.) [10, с. 68–91; 21, с. 74–84; 22, с. 383–385 и др.]. В одном из позднекочевнических захоронений, как и на некоторых образцах эпохи Раннего Средневековья, известен экземпляр с остатками кожи морского ската на рукояти [23, с. 130–133].

Роговая рукоять на артефакте из погребения № 121 дает основания для расширения наших представлений об изначальном облике известных находок этой категории длинноклинкового оружия. Однако встает вопрос о специализации ремесленников, участвовавших в изготовлении этой сабли и ей подобных образцов. В этой ситуации интересна локализация мест такого ремесленного производства – в горах региона или же на золотоордынской равнине, правители которой, как традиционно считается, так и не смогли установить свой политико-экономический диктат над горными территориями региона.

Публикуемое захоронение, согласно принятому в работах исследователей (В.И. Долбежев, Л.П. Семенов, Е.И. Крупнов, В.И. Марковин, В.Б. Виноградов, М.Б. Мужухоев, С.Ц. Умаров, Х.М. Мамаев, Р.А. Даутова, Д.Ю. Чахкиев) соответсвует типологическому определению таких погребальных конструкций этой территории как каменный ящик5 (рис. 1, I–III), устроенный из слабо и грубо подработанных сланцевых и песчаниковых плит, поставленных на ребро6, нижняя часть которых неглубоко впущена в материк. Кроме них, как и в других случаях, в «конструкции» были использованы и фрагменты валунов, мелкого булыжника без связующего раствора. Большая часть этих камней – ­осколки крупных валунов, свалившихся с горы Цей-Лам7, у подошвы которой и был устроен могильник. Сверху ящик был перекрыт такими же песчаниковыми плитами без следов специальной и дополнительной обработки, положенными плашмя поперек каменного ящика без какого-либо связующего раствора8. Длинной осью ящик вытянут с запада на восток (рис. 1, I–II). Длина каменного ящика – 220 см, ширина в средней части – 56 см, глубина –28 см.

Внутри ящика находился скелет взрослого мужчины длиной 170 см, лежащего вытянуто на спине головой на запад (рис. 1, II). Скелет неполной сохранности: череп, завалившийся на нижнюю челюсть, лицевой частью ориентирован на восток; грудная клетка практически не сохранилась. Тазовые кости хорошей сохранности in situ. Верхние конечности вытянуты вдоль туловища. Нижние – протянуты; фаланги пальцев рук под скелетом, фаланги нижних конечностей сдвинуты к восточной части каменного ящика. Вместе с погребённым отмечен сопровождавший его погребальный инвентарь.

1. Железная сабля с роговой орнаментированной резным декором рукоятью (рис. 1, I: 1; рис. 2: 1). Перекрестие небольшое, овальное в сечении, прорезное, оканчивающееся короткими невыраженными концами, слегка наклоненными к клинку. Ниже перекрестия, поперек клинка, находилась железная накладка устья ножен (рис. 1, I: 2; рис. 2: 2; рис. 3: 3). Средняя обойма гарнитуры ножен (с вогнутыми длинными сторонами) (рис. 1, I: 3; рис. 2: 3; рис. 3: 3) располагалась примерно на середине длины клинка сабли. На окончании лезвия сабли находилась нижняя (также железная) обойма ножен сабли (рис. 1, I: 4; рис. 2: 4; рис. 3).

Сабля располагалась между правой рукой и южной стенкой ящика, рукоятью выше правого плеча, лезвием к стенке ящика. По известной классификации А.В. Евглевского, опирающегося на массовый материал из позднекочевнических захоронений, такое положение сабли в захоронении обозначено им как тип укладки сабель в позиции «рукоятью в зоне головы» погребенного [25, рис. 1, 7–9].

Общая (сохранившаяся) длина сабли – 99 см. Учитывая, что кончик острия несколько обломан, полная длина не превышала 102 см. Длина клинка (сохранившаяся) – 87 см. Длина рукояти – 12 см. Ширина клинка – 3,1 см. Сохранившаяся длина острия – 30 см. Ширина перекрестия (с концами) – 8 см. На конце рукояти из рога – железный «колпачок» (рис. 2: 1; рис. 3: 3), плотно закрывавший верхнюю плоскость роговой насадки рукояти. Он фиксировался при помощи длинного и проходящего насквозь (через «колпачок» и роговую насадку рукояти) стержня. Рукоять из рога, утолщающаяся к перекрестью, ­декорирована врезанным сетчатым и циркульным орнаментом (рис. 2: 1), на момент фиксации сильно растрескалась (закреплена в полевых условиях). Перекрестье (рис. 2: 1) перпендикулярно лезвию с овально-округлыми утолщениями на его концах, неподвижно насажено на специально предусмотренные «плечики» клинка. Нижняя часть рога рукояти (также с предварительно опиленным нижним краем) плотно вставлялась в верхнюю часть перекрестья, неподвижно «запирая» его.

2. Под саблей и костями погребенного (на дне ящика) были отмечены следы сильно истлевшего деревянного лука (рис. 1, I: 18); несмотря на попытки его закрепить и снять с грунта, из-за полностью истлевшего дерева сделать это не удалось. Однако по его остаткам in situ четко фиксировалась кибить, выпукло-овальной стороной направленная к северу. Плечи плоскоовальной (?) формы в сечении находились чуть ниже рогов лука, которые, насколько можно было судить по их остаткам, нижним краем соприкасались с плечами лука. Затем их линзовидная форма переходила в подквадратную (?), с отчетливо скругленным окончанием. Ниже верхней оконечности рогов прослеживались части окончания рогов, примерно через 2 см были видны округлые вырезы для крепления тетивы. Остатков роговых пластин-накладок на лук отмечено не было. Вероятно, лук длиной не менее 116 см; С-видно отогнутый, как и кибить, своими концами он был направлен к северу. В захоронение он был положен в «свободном», т.е. со снятой тетивой, положении, отчего его концы и были отогнуты в ту же сторону, что и кибить. К сожалению, какой-либо дополнительной информации из-за плохой сохранности больше получить не представлялось возможным. Зафиксированные остатки лука позволяют рассматривать его как сложносоставной, аналогии которому были известны по ранее уже опубликованным образцам из высокогорной Чечни и Ингушетии [26, с. 37–44], включая и соответствующие материалы гораздо лучшей сохранности из горноингушского склепового могильника «Мохде» у средневекового сел. Шуан [20, с. 375, рис. 1, 3].

3. Ниже (ближе к стопам) конца острия сабли (рис. 1, I: 8;) отмечена бронзовая пряжка с остатками крепления обломанного железного «язычка» (рис. 2: 8). Ее относительно массивный корпус подпрямоугольной формы (подпрямоугольный в сечении) со скругленными углами. Пряжка литая, размером 3,1×2,8×0,3 см. Железный «язычок» не сохранился, осталась его часть в виде петли, охватывающей корпус пряжки. Любопытно, что на одной (внутренней) стороне корпуса пряжки под углом 90° к остаткам «язычка» (рис. 2: 8) заметен слабовыпуклый выступ. Обычно такие же выступы предназначались для более надежной фиксации петли ремня, «садившейся» на него специально просверленным в ремне отверстием. При таком расположении предполагаемого ремня и перпендикулярно расположенного к нему «язычка» пряжка, скорее всего, могла являться деталью от несохранившегося кожаного (?) налучья.

4. Слева (севернее) от сабли (рис. 1 I: 6) в погребении находился железный нож подтреугольной формы в сечении (рис. 3: 2). У окончания черешка ножа отмечен железный «колпачок» уплощенно-овальной формы (3×2,4×1,3 см), как и на рукояти сабли – от верхней части несохранившейся рукояти ножа (рис. 2: 7). Поперек ее узкой части, выходя за края «колпачка», находился железный «штырек» с округло-расплющенными концами, скреплявший «колпачок» и несохранившуюся (органическую) рукоять ножа. Чуть ниже места перехода клинка ножа в черешок находилась железная обойма несохранившихся ножен (рис. 2: 16; рис. 3: 2).

Насколько можно судить по отпечаткам рукояти на верхней части клинка ножа и остаткам заполнения (тлена) внутри «колпачка», несохранившаяся рукоять могла быть изготовлена из рога (и похожа на сабельную), иметь разные диаметры в своей верхней и нижней частях. Рукоять, вероятно, была цельная – из спила от ветки рога, а не из пластин (о чем свидетельствует отсутствие заклепок на черенке). По известным аналогиям, например, из погребений могильника поселения «Железнодорожное-2»9, рукоять, скорее всего, была изготовлена именно из изогнутой части рога, как и на сабле (рис. 3).

5. Каменный оселок со сквозным отверстием в верхней части находился (рис. 1. I: 17) у левого крыла таза погребенного (рис. 1. I: 17), между ним и северной стенкой каменного ящика. Предмет – овально-округлой формы, высотой 13 см, шириной 4–6 см, сквозное отверстие сверлилось с двух сторон, «навстречу»; диаметр отверстия 0,3 см. Изготовлен из сланца черного цвета со следами активного использования. Однако из-за слоистой структуры камня предмет распался.

Подобные изделия – достаточно частая находка в мужских захоронениях Келийского могильника. Оселки предназначались для заточки ножей, наконечников стрел и копий, сабель и т.п.

6. Под средней частью тазовых костей («на спине») погребенного прослежены остатки берестяного колчана (рис. 1, I: 16) – две параллельные полоски дерева. Длина их тлена – по 60 см, расстояние между ними – 20 см в верхней, сохранившейся части и 27 см внизу, т.е. колчан изначально имел небольшое расширение книзу. Поверх древесного тлена и между деревянными полосками – мелкие фрагменты бересты.

В верхней части тлена находились два железных предмета – железные пластины размерами 2,7×17×0,13 см, через центр которых, перпендикулярно им, располагались округлые петли (рис. 2, I: 14–15; рис. 2: 14–15). Такие предметы, как и в публикуемом случае, в количестве от 1 до 4 экз. хорошо известны по другим погребениям Келийского могильника [10, с. 90, рис. 17, колчан; 27, с. 59, рис. 22, 3]. Несмотря на плохую сохранность истлевшего колчана в погребении № 121, его остатки позволяют уверенно сопоставлять его с берестяными колчанами точно такой же «конструкции» из погребения № 15 раскопа 2 Келийского могильника [13, с. 59, рис. 26, 3], а также и с колчанами, распространенными, например, у степных кочевников золотоордынского времени не только ­Северного Кавказа (погребения № 2 кургана 1 курганной группы 4 Калиновского курганного могильника в Наурском районе Чечни [26, с. 59, рис. 26, 2]), но и далеко за его пределами [28, рис. 18].

В самой нижней части остатков отмеченного выше берестяного колчана находилось пять железных черешковых наконечников стрел (рис. 1, I: 9–13; рис. 2: 9–13), острием упиравшихся в дно колчана. Этот способ их расположения хорошо известен: в таких случаях в верхней части колчана заметны фрагменты т.н. пяточных частей древка стрел из дерева со следами некогда существовавшего оперения. Специалисты полагают, что таким образом предохранялось от возможных повреждений оперение стрелы; другие считают, что наряду с ­оперением верхняя часть стрел могла окрашиваться в разные цвета, в зависимости от функционального предназначения железного наконечника стрелы – так лучник мог оперативно вынимать необходимую стрелу (т.н. бронебойную, зажигательную и пр.).

Все пять наконечников разнотипные. Первый из них (рис. 2: 9) имеет аналогии среди находок из одного каменного ящика Паметского могильника в Джейраховском районе Ингушетии [29, с. 26, рис. 2, 10–16]. Основная масса этих захоронений Паметского некрополя, как известно, датируется Ранним Средневековьем [30]. Однако вышеуказанный каменный ящик, откуда происходит интересующая нас аналогия публикуемому наконечнику стрелы, наряду с еще тремя другими каменными ящиками, датирован «серединой ХIV в.» [29, с. 19].

Второй (рис. 2: 10) имеет синхронные аналогии, в т.ч. и несколько более крупных размеров, например, из уже опубликованных материалов Келийского могильника [10, с. 85, рис. 11, 4, 6, 17–18, с. 91, рис. 16, 3 и др.], а также из «храма-святилища Ткамыж-Ерда» в Ингушетии [31, с. рис. 1, 14]. Близкие по типу наконечники стрел есть и в подкурганных кабардинских захоронениях (кург. 9) Бамутского могильника в Чечне [32, с. 225, рис. 8, 3].

Оставшиеся экземпляры (рис. 2: 11–12) также известны среди однотипных наконечников стрел не только в материалах Келийского могильника [10, с. 76, рис. 2, 26], но и в позднекочевнических захоронениях Северного Кавказа золотоордынского времени [26, с. 52, рис. 22, 18–19].

Публикуемые образцы вполне вписываются в существующую систему представлений о типологическом разнообразии данной категории метательного вооружения, ранее достаточно подробно представленного в специальных исследованиях наших предшественников [25, с. 37–66].

7. Мелкая бронзовая пуговица шаровидной формы с проволочным кольцом (рис. 1. I: 5; рис. 2: 5) находилась ниже нижней челюсти, посередине верхней части грудной клетки погребенного. Пуговица – в виде округлого, полого внутри, «шара», горизонтально спаянного из двух полусфер (место их скрепления между собой отмечено горизонтальным швом со следами тщательной полировки). Изнутри верхней части предмета выходит тонкая проволочная петля, конец которой вновь «утоплен» внутрь «шара». Диаметр «шара» – 0,7×0,6 см.

На фоне вышеперечисленных предметов погребального инвентаря необходимо вновь вернуться к сабле с роговой рукоятью. Специалисты по средневековому косторезному ремеслу неоднократно приводили археологические ­находки близких заготовок под рукояти, убедительно свидетельствующие о том, что такие рукояти изготавливались из рога оленя [33, с. 49–66; 34]. А.А. Душенко, к примеру, указывает на конкретные части веток рога, с которого делались необходимые спилы (рис. 3: 1) [34, рис. 14]. Хорошо изучена и технология обработки подобных изделий [33, с. 49–66]. В целом же, если следовать наблюдениям специалистов в этой области, знания косторезов позволяли им прекрасно отличать друга от друга свойства используемых материалов, определять, какими соображениями руководствоваться при выборе того или иного сырья для создания задуманного предмета. Несомненно, средневековые ремесленники, обрабатывая кости и рога, хорошо владели информацией, допускавшей минимум возможного брака при производстве и необходимое качество готового продукта. «Очевидно, – как считает А.А. Душенко, – такие знания не были результатом какой-то теоретической подготовки, а обеспечивались передачей опыта от мастера к подмастерью и личными наблюдениями. В результате мастер приобретал своеобразное «чувство» материала, что позволяло делать правильный выбор сырья для изготовления намеченного продукта» [34, с. 60–61]. Выбор для рукояти публикуемой сабли рога оленя вряд ли случаен, поскольку такой плотный рог в сравнении с костью обладает большей гибкостью и эластичностью [34, с. 62] при обработке. Структура плотного рога включает костную оболочку, заполненную губчатой структурой, хотя он, как считается, обладает и большей прочностью в продольной оси и меньшей – в поперечной. А для производства изделий были наиболее пригодны ветви рога оленя и их заостряющиеся концы [34, с. 62].

Подобные характеристики опыта и профессиональных навыков средневековых косторезов, в т.ч. и тех из них, кто был причастен к производству образцов, аналогичных публикуемой сабле, может стать своеобразной калькой системы организации таких ремесел в горной Ингушетии. Судя по данной находке, вероятно и то, что косторезы работали не в одиночку: кому-то надо было добывать сырье – рога оленей и других животных. Необходимо было использовать и профессиональные навыки мастеров, изготавливавших из специальных пород дерева деревянные ножны, которые в свою очередь, благодаря уже мастерам, обладавших навыками выделки кож, обтягивались кожей. Таким образом, можно предполагать, что в изготовлении подобных сабель могла принимать участие небольшая группа мастеров-ремесленников различного профиля. Тогда появляются веские основания и для возможных реконструкций системы профессиональной организации горских ремесленников. Однако ныне известны близкие рукояти ножей и даже ножны из кости с сетчато-циркульным орнаментом, например, из погребений кочевнического могильника поселения «Железнодорожное-1» в Крымском районе
­Краснодарского края10. Существование таких материалов можно рассматривать и как свидетельство возможного происхождения указанных предметов холодного оружия из ремесленных мастерских равнинной Золотой Орды. В принципе реальность такой постановки вопроса вполне может объяснить существующие точки зрения, связывающие ныне известные образцы сабель с территории горной Ингушетии [22, с. 383–385], Чечни [21, с. 74–84] с явным ремесленно-технологическим влиянием традиций, шедших со стороны Византии [35, s. 133–150; 36, s. 79–103; 22, с. 383–385]. А наравне с ними и с влиянием со стороны ремесленников из среды северокавказских аланов [20, с. 373–382; 11, с. 182–196; 37, с. 51–63 и др.], а также и оружейников из соседней Грузии [35, s. 133–150; 36, s. 79–103; 37, с. 51–63]. Выявление и установление степени золотоордынских «заимствований» и очевидных влияний в комплексе вооружения горцев Северо-Восточного Кавказа – свидетельство не только в пользу восприятия таких предметов как «военных трофеев» горцев. Наряду с артефактами явно военно-трофейного происхождения, важную роль играла и другая система распространения в высокогорье Ингушетии различных предметов материальной культуры золотоордынского происхождения. Главная роль в их распространении среди горцев, вероятно, отводилась, например, близкому соседству с высокогорьем Ингушетией золотоордынского города Татартупа (Дедякова). Основную массу его жителей, впрочем, как и жителей его обширной округи, в ХIII–ХIV вв. продолжали составлять аланы. Их сородичи, как признают многие современные специалисты, составляли заметную долю средневекового населения высокогорья Ингушетии, что наглядно демонстрируют археологические материалы Келийского могильника. Это обстоятельство играло определяющую роль в сохранении прямых или опосредованных взаимоотношений между аланами золотоордынских предгорий и аланами, оказавшимися в горной Ингушетии. В результате таких связей и отношений в горах и распространялись разнообразные артефакты, включая предметы вооружения не только золотоордынского, но и аланского происхождения.

Umar Yu. Kochkarov

Author for correspondence.
Email: umar_k@mail.ru
ORCID iD: 0000-0001-9552-279X

Russian Federation, 19 D. Ulyanov str., Moscow, Russian Federation

PhD (History), Head of the Scientific Archive

Rashid Kh. Mamaev

Email: borz85@list.ru
ORCID iD: 0000-0001-6498-262X

Russian Federation, 32 A. Sheripova str., Grozny, Russian Federation

Assistant of the Department of History of the Ancient World and the Middle Ages

Vitaly Evgenievich Narozhny

Email: vitanar21@yandex.ru
ORCID iD: 0000-0001-5320-2245

Russian Federation

PhD (History)

Evgeny I. Narozhny

Email: zai_ein@mail.ru
ORCID iD: 0000-0002-4628-4382

Russian Federation, 29 Lenin Street, Karachayevsk, Russian Federation

DSc (History)

Supplementary files

There are no supplementary files to display.

Views

Abstract - 398

PDF (Russian) - 343