История, археология и этнография Кавказа

Изучая жизнь курдов, нельзя не уделить значительное место исследованию жизни шейхов, их влиянию, их симпатиям и антипатиям, количеству их приверженцев... Деятельность шейхов сказывается то на Кавказе (Шамиль и его мюриды), то в странах Французской Африки с ее многочисленными завия, то в итальянской Триполитании (сенусси в современной Ливии).

В.П. Никитин

Перекресток культур и цивилизаций – эпитет в равной степени подходящий для описания и Дагестана, и Курдистана. Их пересеченный горный рельеф способствовал формированию разнообразных конфессиональных общин, а соседство и расположение на пересечении путей торговцев и паломников – закреплению связей и распространению духовных практик. «Кавказская» тема находилась в фокусе российской и советской историографии (П.Г. Бутков [1], М. Махмудбеков [2], Н.И. Покровский [3], Н.А. Смирнов [4], Р.А. Фадеев [5]) главным образом в связи с многолетними военными операциями против горцев.

Факторы, влияющие на характер восстаний, объединенных общим понятием Кавказской войны, нашли свое отражение в дипломатической переписке, рапортах, полевых исследованиях этнографов и литературных произведениях. Курдистан интересовал российских военных, чиновников и исследователей гораздо реже, в основном тогда, когда театр военных действий приближался к местам проживания курдов в Османской империи и Персии, либо когда горцы Кавказа пытались использовать караванные тропы, проходившие через Курдистан, для поддержания связей с Османской Империей, как пишет М. Гаммер [6, p. 258]. Трансграничные аспекты Кавказской войны и предшествовавших ей конфликтов горцев Кавказа с российскими властями были очевидны не только для этого автора, но предметом отдельного научного исследования становились редко. Данная статья является продолжением попытки изучить эти аспекты на примере курдско-дагестанских связей, начатой в моих работах [7]1.

Основные данные по кавказско-курдскому взаимодействию были обнаружены в рапортах российских генеральных консулов в Тевризе – Н.А. Аничкова2 и Н.В. Ханыкова3. Оба дипломата воочию наблюдали процессы в Персидском Курдистане и общались с информантами, поэтому их донесения имеют особую ценность для изучения рассматриваемого периода – середины XIX в. Иными словами, речь идет о последнем десятилетии Кавказской войны, которое включало в себя и Крымскую войну 1853–1856 гг. – переломный этап в истории России, давший старт эпохе реформ Александра II.

Еще в конце 1840-х гг. по поручению кавказского наместника князя М.С. Воронцова4 Ханыков приступил к изучению положения мусульманского духовенства [4, с. 77]. Он внес существенный вклад в формирование концепции «мюридизма»5 и исходил из того, что в основе этого общественного явления лежит учение накшбандийского тариката, согласно которому, если шариат обязателен для всех мусульман, то тарикат и высшая его ступень – хакикат − доступны лишь желающим достичь религиозного совершенства, ради чего они становятся учениками-мюридами у наставников-мюршидов. Беспрекословное выполнение всех требований мюршида мюридами позволяло привлекать последних к джихаду [4, с. 19].

Дополнительным источником сведений о накшбандийских наставниках в Курдистане стали сообщения участников Международной разграничительной комиссии (1849–1852)6: «Путевой журнал» и письма Е.И. Чирикова7, М.А. Гамазова8 и М. Хуршида-эфенди9. Опубликованные ими маршруты движения комиссии включали материалы о географическом и политическом положении Курдистана, о быте и нравах курдских племен, в частности, данные о расположении резиденций шейхов [8; 9]. Не менее важным источником по кавказско-курдскому взаимодействию стали «Акты, собранные Кавказской археографической комиссией» [10−12], где приводится официальная переписка дипломатов с кавказским наместником князем Воронцовым и генералом Н.А. Реадом10. Эти документы использовались исследователями курдского вопроса (П.И. Аверьянов [13], Н.А. Халфин [14], В. Минорский [15]), деятельности суфийских тарикатов в Курдистане (В. Никитин [16], M. van Bruinessen [17], R. Tavakkoli  [18]), Кавказской войны и «мюридизма» (M. Gammer [6], D. Gutmeyr [19]) в основном для уточнения некоторых эпизодов. Также в последние годы был опубликован ряд исследований турецких авторов по сходной проблематике [20−22].

Россия на Кавказе

Историю присоединения Северного Кавказа к Российской империи можно разделить на два периода. Первый ведет свой отсчет от экспансии Русского царства в 1555–1557 гг. в территориальные владения Большой Ногайской Орды до момента гибели Гази-Мухаммада, первого имама Дагестана и Чечни, основателя Северо-Кавказского имамата, и упразднения всех автономий Дагестана к концу 1820-х гг.

Окончание первого этапа Кавказской войны совпадает с продвижением российских войск в Эриванском ханстве во время Русско-персидской войны (1804–1813). Тогда назначенный главнокомандующим в Грузии князь П.Д. Цицианов отправил 24  июля 1804 г. главе эриванских курдов Хуссейн Аге письмо [10, с. 617]. Хотя Хуссейн Ага отклонил предложение вступить в подданство России с правом сохранения власти над подвластными ему курдами, он также отказался участвовать в кампании на стороне Персии [13, с. 25]. Это не только имело стратегическое значение для закрепления российского присутствия в регионе, но и вывело курдскую политику империи на качественно новый уровень.

Русско-курдские контакты имели место и ранее, но носили преходящий, эпизодический характер. О готовности вождей некоторых курдских племен в случае объявления царем России, царем Грузии и армянами войны Османской империи принять участие в этой войне на стороне России писал в 1704 г. в своем письме курфюрсту Иоганну Вильгельму Пфальцскому авторитетный деятель армянского освободительного движения Исраэль Ори. Последний был известен своей программой освобождения Армении из-под власти Османской империи и с 1695 г. проживал в Дюссельдорфе. Адресатом был выбран курфюрст Иоганн Вильгельм Пфальцский (1658–1716) как наиболее могущественный и авторитетный [23, s. 49, 253]. Кочующие в Муганской степи курды и шахсевены в 1728 г. вступили в подданство России, но оставались в нем лишь до 1732 г. [1, с. 92].

Переписка с Хуссейн Агой стала продолжением общей политики поиска договоренностей с курдами в период Русско-персидской (1804–1813) и Русско-турецкой (1806–1812) войн, в рамках которых и П.Д. Цицианов, и его преемник И.В. Гудович стремились к их нейтрализации. Российские генералы отмечали, что значительные контингенты курдов входят в состав персидской и османской армий, они же составляют собой нелояльное к России население некоторых районов, в которых действовали российские войска. В своем рапорте в 1807 г. генерал-майор Несветаев сообщал, «что соединенная партия из Куртинцев Карсских с Лезгинами отбила весь скот селения Тисета. Сей проход для них есть свободный чрез Лорийскую степь» [11, с. 610]. Эпизоды одновременного нападения курдов и чеченцев на казачьи патрули наблюдались на завершающем этапе Кавказской войны [19, p. 255].

Второй период Кавказской войны начинается с зарождения и распространения «мюридского» движения на Северном Кавказе и образования имамата Шамиля. Данный период завершается попыткой восстановления Северо-Кавказского имамата Хаджи-Мухаммадом ас-Сугури, сыном накшбандийского шейха Абдурахмана ас-Сугури, одним из активных участников восстания в Чечне и Дагестане в 1877 г., проходившего в контексте войны с Османской империей 1877–1878 гг.

Хотя «мюридизм» воспринимался некоторыми царскими чиновниками – а с их подачи и последующими историками – как движущая сила «газавата», трудно говорить о «мюридизме» как о некой полноценной идеологии сопротивления имперскому контролю на Кавказе. Собственно мусульманские источники того времени, касающиеся Дагестана, не говорят ни слова о «мюридизме», хотя много говорят о «джихаде» и «газавате» в контексте исламской догматики. Имам Шамиль, как и предыдущие имамы, объяснял газават не с позиции суфизма, а с точки зрения положений шафиитской правовой школы11. Суфизм сыграл определенную роль в Кавказской войне, но вряд ли можно говорить о том, что он обеспечивал идеологическую базу сопротивления.

Сейиды из Нехри

Распространение одного из наиболее известных в Российской империи тариката Накшбандийа на Кавказе было тесно связано с деятельностью курдского шейха Халида аль-Багдади12. Махмудбеков указывал на важную роль «Халид-шаха из курдов», который был «накшбандийским кутбом13 по всему Востоку» во второй половине XVIII в. [2, с. 22]. Покровский также указывал на географический сдвиг в деятельности накшбандийского тариката, связанный с этой исторической личностью: «унаследовав свой сан шейха от среднеазиатских накшбандиев, Халид-Шах действовал задолго до начала Кавказского мюридизма, на иной территории, не в Бухаре, хотя и не на Кавказе еще» [3, с. 163]. Помимо пространственного смещения, усилия Халида аль-Багдади, не стремившегося к политической власти [16, с. 311], и его последователей привели к возникновению новой ветви Накшбандийи-Халидийа, которая привлекла к себе внимание суфиев во многих регионах, включая Курдистан и Дагестан. Наибольшая политическая активность накшбандийских шейхов в Центральном Курдистане наблюдалась в двух наиболее труднодоступных районах: Шемдинан14 с шейхами в Нехри15 и Авроман16 с шейхами в Тавиле и Бийяре [16, с. 316].

Саадат-е-Нехри (Sadat-î Nehrî)17 были могущественной семьей шейхов тариката Кадирийа, но после 1811 г., при содействии самого Халида аль-Багдади, они перешли в тарикат Накшбандийа. Учение Халида оказало значительное влияние на формирование системы верований и ценностей жителей Передней Азии и Месопотамии с преобладающим курдским населением, что было связано с его авторитетом и способностями к совершению чудес (карамат): защищать живых от зла, вступать в контакт с душами умерших и узнавать будущее, в чем, согласно народной молве, они превосходили способности шейхов Кадирийи. В результате многие из них, включая первого кадирийского наставника Халида аль-Багдади Сейида Абдуллаха (ум. 1819) из Нехри, перешли в тарикат Накшбандийа [24, p. 98; 16, с. 317; 17, p. 222]. Одной из важных особенностей халидийской ветви стала преемственность18 руководства от отца к сыну [26, s. 20]. После перехода из Кадирийи в Накшбандийю большинство представителей этой семьи шейхов стали использовать вместо титула молла титул сеийд19.

Брейнессен полагает, что Халид начал широко проповедовать свое учение в тот период, когда власть большинства миров20 уже была на исходе. Тем не менее, первое поколение назначенных Халидом шейхов-халифе еще не приобрело того огромного влияния, которым впоследствии обладали их сыновья и преемники [17, p. 230]. Должно было пройти время, чтобы этот институт устоялся. Никитин указывает на взаимосвязь между «долголетием» института шейхов и их политическими амбициями, так как шейхи выступали против чужеродного влияния на подконтрольной им территории, и «помимо религиозного рвения, их побуждают соображения личной выгоды и страх утраты авторитета, что неизбежно произойдет, если Курдистан выйдет из своей изоляции» [16, с. 317]. Шейхи, которые жили «духовными интересами» и проявляли «терпимость к инаковерующим и к политическим противникам» [16, с. 318], пострадали от укрепления центральной власти. Например, шейхи Барзана и Бабана21, которые отличались терпимостью и упорно уклонялись от призыва к «священной войне» [16, с. 318].

Одним из наиболее влиятельных шейхов в первой трети XIX в. становится племянник Сейида Абдуллаха – Сейид Таха I. После обучения у Мавляны Халида и возвращения в Шемдинан в 1827 г. с наставлением распространить накшбандийское учение «от Курдистана до Кавказа» [28, s. 32-33], он за короткое время собрал вокруг себя мюридов из разных социальных слоев и стал одним из наиболее влиятельных духовных лидеров от Сулеймании и Мосула до Вана, а Накшбандийа-Халидийа начала распространяться на территории Персии. Есть свидетельства действенности этих усилий, например, в пограничном районе Шемдинан оказалось серьезно ограниченным шиитское влияние из Персии [26, s. 8].

К 1820-м гг., когда Россия расширила свое присутствие в переднеазиатском регионе, шейх Сейид Таха I уже пользовался авторитетом среди курдских племен Персии и склонил их на сторону османских властей во время Русско-турецкой войны 1828–1829  гг. У него сложились хорошие отношения с персидским правителем Мохаммед-Шахом Каджаром, даровавшим шейху несколько деревень в Персидском Курдистане, доходы от которых позволяли содержать суфийскую обитель-текке. К 1840 г. Сейид Таха I приобрел значительное влияние в эмирате Ботан22 [24, p. 98], а после подавления восстания ботанского курдского мира Бадрхан-бека (1843–1847) избежал ссылки и укрылся в Нехри [17, p. 231; 39, s. 381-382]. На тот момент Шемдинан представлял собой небольшой эмират, управление которым шейхи Нехри осуществляли вместе с мирами, пока не стали единоличными властителями к середине XIX в.

«Отказывать им всем без исключения в пропуске к нам…»

Проникновение тариката Накшбандийа на территорию Кавказа началось в конце XVIII в. [25, s. 212]. Как свидетельствовал сам имам Шамиль, Исмаил Ширванский (Кюрдамирский) был учеником «муршида Халида-Сулеймана из Багдада», который под влиянием мистического откровения-кармата передал свое учение Мухаммаду Ярагскому, чтобы тот передал его Джамал-ад-Дину Казикумухскому [29, с. 43−44]. Обращение Мухаммада Ярагского, который уже имел репутацию ученого в Дагестане, а впоследствии стал учителем и ближайшим советником имама Шамиля, в тарикат Накшбандийа-Халидийа и его публичное раскаяние в своих проступках против мусульманской общины сопровождались не только раздачей им своего богатства общине и прочими благотворительными делами, но и критикой представителей царской администрации Дагестана. Это произвело впечатление на окружающих и вызвало их интерес к духовному возрождению, к которому призывал Мухаммад Ярагский, а именно, отказаться от обычаев неверных и вернуться к шариату [30, p. 180]. Популярности накшбандийской доктрины на Кавказе способствовало то, что мюриды не обязаны были отказываться от семейной жизни, могли продолжать мирскую жизнь или профессиональную деятельность [31, с. 106].

Оказав серьезное влияние на появление и укрепление Накшбандийи в Дагестане, курдско-кавказские связи на этом не прекратились. Имам Шамиль вскоре стал ­опасным противником России, главным образом в результате объединения под своей властью некоторых ранее разрозненных племен и селений, сопротивлявшихся территориальному расширению Российской империи, в то время как приток добровольцев в его отряды из более отдаленных стран всегда оставался на минимальном уровне [6, p. 251]. В обстановке приближавшегося с начала 1850-х гг. военного конфликта с Турцией, борьба на Кавказе с имамом Шамилем, которого Тавакколи считает одним из известных мюридов Мавляны Халида [18, s. 236, 239], приобретала для России особый смысл, а сообщения о попытках имама установить связь с курдскими духовными лидерами привлекали внимание царских властей.

Первые такие контакты относятся к 1846 г., то есть до подавления османскими властями восстания Бадрхан-бека, когда на линии Кизляр-Ставрополь был замечен чрезвычайный сбор средств на «духовные требы», которые Аничков объясняет «цепью непрерывных сообщений от Турецкого Курдистана до самого Ставрополя», где «находились суннитские кочевья, куда … проникают здешние курды с письмами от своих халифе» [12, с. 504]. Об отправлении Шамилем своих доверенных лиц в Курдистан впервые сообщал Ханыков [14, с. 67] во время своего визита к Чирикову в Лахиджан23 25–28 июня 1852 г. [8 с. 459-460]. Ханыков, сообщая о связи с 1846 г. курдов-суннитов «секты имама Шафи» с «единоверными дагестанцами»24, писал о том, что у курдов «завелись мюршиды», а самым крупным из них был шейх Сейид Таха, число мюридов которого исчисляется десятками тысяч и который поддерживает регулярный контакт с имамом Шамилем25. По сведениям Чирикова, выяснившего во время своей поездки местонахождение Сейида Тахи I и его халифе, имам Шамиль посылал письма и подарки шейху Сейиду Тахе I и крупному курдскому лидеру Керим-хану из Ревандуза [12, с. 500].

Представитель Шамиля, некий Хусейн (известный как Хаджи Муртаза), по поручению имама посещал курдские селения Ушну26 и Ноуче27, где проживал и принимал опальных гостей Сейид Таха I28 [8, с. 586-587]. Деревни, где проживали шейхи, принимавшие гонцов от имама Шамиля, а также сыгравшие определенную роль в отправке курдов на Кавказ, были расположены внутри области, условно очерченной линией Шемдинан – Ревандуз – Сулеймания – Ушну – Соудж-Булак29 – Урмия – Салмас30, включающей в себя округа Ноуче и Лахиджан.

Несмотря на то, что и сам имам Шамиль, и его сподвижники регулярно обращались за помощью к Османской империи, а последняя издавна была заинтересована в экспансии на Кавказ, переписка имама с турецким шейх-уль-исламом зашла в тупик. Предводителя горцев разочаровала и разница в понимании идеологии священной войны и то, что османские власти проявляли заинтересованность в сотрудничестве главным образом во время боев на кавказском театре боевых действий [4, с. 69]. В результате он переключился, если не полностью, то хотя бы частично, на ­единоверных курдов31. В конце января 1854 г. из местечка Гюй32, расположенного между Сулейманией и Ревандузом, от имени соратников шейха Сейида Салеха Соудж-Булакскому шейх-уль-исламу было отправлено письменное приглашение с призывом к курдам о восстании против России [12, с. 503].

По распоряжению шейха Сейида Салеха в Турецком Курдистане был назначен особый день недели для чтения проповедей, которые российская сторона считала опасной агитацией против себя [12, с. 504]. Эти опасения подкреплялись фактами участия в сражениях на стороне османских войск значительного числа персидских курдов [12, с. 505], многие из которых были ранены [12, с. 503] при нападениях на российские силы и находились в Урмии. Французские миссионеры из Салмаса рассказывали генконсулу Аничкову, что из 50 курдов деревни Бала в Урмийском округе, которые осенью 1853 г. отправились «на Чапаул»33, обратно вернулись только трое раненых [12, с. 505]. Генконсул писал, что курды, проживающие вблизи турецко-персидской границы, готовились весной 1954 г. выступить на защиту единоверных турок против России. К этому курдов подстрекали «особый шейх» из деревни Гех-Агач [12, с. 505].

В феврале 1854 г. Аничков смог встретиться с шейхом Тахиром, который проживал в деревне Исти-су34 и, будучи халифе [6, p. 251] шейха Сейида Салеха, поддержал связь с имамом Шамилем. В 1848–1850 гг. к имаму Шамилю отправился брат шейха Тахира шейх Иса вместе с курдом по имени Джафар. Летом 1853 г. Джафар вернулся из Дагестана «вместе с муллою Халилем Дагестанским, который прожил три месяца в Исти-су и поехал к шейху Салеху, а оттуда в Бердассур35; Джафар-же отправился обратно с письмами в Дагестан… что касается до шейха Исы, то уверяют, будто бы он пробрался от Шамиля в Казань» [12, с. 504]. Сообщение между Исти-су и Кизляром функционировало в обоих направлениях: множество дагестанцев приезжало для «получения «благословительных писем” от шейха Тагира и для поклонения гробу имама Анисы»36, а посланцы шейха Сейида Салеха и шейха Тахира направлялись в Тифлис, а оттуда через Кизляр в Дагестан [12, с. 505].

В качестве одной из мер, направленных на нейтрализацию влияния шейхов, в частности шейха Сейида Салеха, и на пресечение мобилизации курдов на помощь Шамилю, генконсул Аничков предлагал удалить шейха из Курдистана, сообщив, что «получил теперь уведомление, что он [шейх] будет вызван в … Урмию и подвергнут надзору». Аничков, впрочем, не считал эту меру достаточной для прекращения взаимодействия шейха Салеха с соплеменниками [12, с. 500], так как возле деревни ­Исти-су «находится еще множество Куртинских деревень и в них есть другие муллы» и существовал легкий способ установить с ними связь [12, с. 504]. Кроме того, Аничков опасался, что шейх Сейид Салех найдет в Урмии британских агентов, которые окажут ему содействие и используют для мобилизации курдов против Российской Империи [12, с. 500].

Рапорты о деятельности курдских накшбандийских шейхов и предложения по удалению их из Курдистана генконсул отправлял на протяжении нескольких месяцев [12, с. 503] военному министру князю В.А. Долгорукому, в императорскую миссию в Тегеране, а также ряду высокопоставленных персидских чиновников [12, с. 505]. Известная политика персидского правительства пресекать деятельность неугодных ему представителей шиитского духовенства, вызывая их в Тегеран и отправляя в ссылку, позволяла царским дипломатам рассчитывать на принятие подобных мер и по отношению к курдским шейхам, то есть на высылку их внутрь Персидского Азербайджана [12, с. 500] или во внутренние районы Персии [12, с. 504]. Аничков сообщал, что «шахский Кабинет готовится назначить пожизненную пенсию племянникам шейха Салеха, то есть детям сеида Таха, столь известного своею враждою к нам и бывшего в сношениях с Шамилем», добавляя, что в подобных действиях не видит расположения к российской стороне Кабинета, так как если «сей суннитский духовный не оказал Персии никаких услуг, то внимание к детям его, конечно, должно показаться здесь, как одобрение действий покойного против нас и поощрение к таковым же его семейства» [12, с. 500].

По мнению Гаммера, обеспокоенность представителей царской администрации возможным участием шиитов на стороне имама Шамиля оказалась необоснованной, так как он не воспринимал закавказских шиитов как союзников. Этому способствовала давняя взаимная антипатия суннитов и шиитов, духовная и географическая обособленность этих двух мусульманских общин и халидийская антишиитская идеология [6, p. 250]. Поэтому столь примечателен сам факт поддержки персидской правящей верхушкой суннитских духовных лидеров на фоне отсутствия суннитско-шиитского взаимодействия на Кавказе. Как лицемерие было воспринято царским дипломатом и ответное персидское предложение отправить в Курдистан «нарочного с человеком от генерального консульства, чтобы узнать, точно-ли семейство покойного ­сеида Таха проповедует «джехад»…» в условиях осведомленности шахского кабинета о происходящем [12, с. 503].

В качестве другой действенной меры Аничков предлагал «прекратить всякую выдачу из генерального консульства паспортов в Дербент, Кизляр и Темир-хан-шуру» и запросить у местной администрации обозначения в персидских паспортах «как тех мест в наших пределах, чрез кои Персидские подданные располагают ехать в какой-либо из наших городов, так и места их жительства в самой Персии». Это позволило бы российским пограничным властям следить за прибывающими подданными Персии и, в случае малейшего отклонения их от оговоренного маршрута следования, высылать из России, а также, руководствуясь составленным Аничковым списком курдских деревень, отсеивать собственно курдов − поскольку «из паспортов этого не видно», и вообще не впускать никого из них в пределы Российской империи [12, с. 504].

Россия, «мюридизм» и курды

Курдские контакты имама Шамиля вызывали серьезное беспокойство царских властей, заинтересованных в изоляции «мюридского» движения. В условиях Крымской войны это считалось необходимым в связи с потенциальной опасностью координации действий имама Шамиля и турецких войск, стремившихся вторгнуться в Закавказье [14, с. 67]. Царское правительство, ведя борьбу с Османской империей, принимало все меры, чтобы привлечь курдов на свою сторону. Оно и помешало согласованию действий между имамом Шамилем и курдскими духовными лидерами.

Итоги российских военных кампаний против Персии и Турции в первой трети XIX  в. привели к территориальному расширению Российской империи, причем на новых территориях России в Закавказье проживали другие этнические группы, в том числе курды. Отношение курдов к России было амбивалентным. С одной стороны, однородность системы административных норм и известная способность царской администрации в Закавказье к управлению регионом гарантировала спокойное проживание, а с другой – это стремление установить порядок и подвести все народы к единому знаменателю сильно отталкивало курдов, видевших в таких мерах опасность для своего привычного образа жизни.

Кочевой образ жизни был главной преградой для развития земледелия среди курдов: он не только не позволял им заняться сельским хозяйством, но и способствовал пренебрежительному отношению к тем курдским соплеменникам, которые становились оседлыми [33, p. 491−511]. Понятие границы для кочевых курдов было условным, поскольку пути миграции различных курдских племен и сообществ и характер отгонного скотоводства формировались на протяжении веков, а новые границы России, Персии и Турции на их пути не могли одномоментно изменить отношения курдов к политико-административным ограничениям перемещения. В итоге курды привычно выдвигались на летние и зимние пастбища, которые уже находились в разных странах. Такие передвижения приводили и к нарушению пограничного режима, и к подозрениям каждой из стран в отношении лояльности таких подданных, особенно в обстановке новой войны с Турцией в 1853–1856 гг., в ходе которой имперские власти занялись подготовкой боевых подразделений, состоящих из курдов, закрепления лояльности курдских лидеров и необходимости учреждения особого органа для управления курдами.

К середине XIX в. российские военно-дипломатические круги стали развивать отношения с влиятельными курдами, среди которых был и род Шамшадиновых, стоявший во главе племенной конфедерации Зилан, проживающей по обе стороны российско-турецкой границы. Во главе Зилан стоял Джафар-ага Али-бек Шамшадин-оглы, известный в исторической литературе как Шамшадинов, ставший официальным предводителем российских курдов, но обладавший также влиянием и связями с курдами Османской империи.

Джафар-Аге, получившему офицерский чин еще 1853 г., подчинялись все курды Эриванской губернии, за исключением езидов из Александропольского уезда, которые находились под управлением Темура-Аги Гасан-Ага-оглы. Джафар-Ага управлял курдами при помощи Абди-Ага Башира Ага оглы – старшины над курдами, кочующими на горе Синак, Ибрагима-Ага Али Бек оглы – старшины над курдами, кочующими на горе Алагез, Гасана Бек Мхо Бекзаде-оглы – старшины над курдами из племени Милан, Мирзы-Ага Ибрагим-Ага-оглы – старшины над курдами из племени Буруки, а также своего сына – Эйюба-Ага Джафар-Ага-оглы, который способствовал «отцу своему майору Джафар Аге в осуществлении мер, указываемых Губернским Начальством, как для прекращения частных беспорядков, так и для прочного приобщения Курдов к быту обществ устроенных»37.

Содействие влиятельного Джафара-Ага и подчиненных ему курдских старшин царской администрации привело к успешной реализации ряда мер. В частности, «для обращения курдов в оседлое хлебопашество и подчинения их условиям быта ­гражданского», была проведена перепись населения, «удвоившая» и предполагаемое ­количество курдских семейств, и сумму получаемых от них налогов38.

В условиях русско-турецких войн курдов дважды привлекали к участию в боевых действиях на стороне Российской империи. Во время Крымской войны в 1854 г. были сформированы Первый и Второй Куртинские полки из закавказских курдов. Правда, к 1856 г. полки были расформированы [34, с. 726]. Опыт организации курдского полка под управлением Шамшадинова в определенной мере повлиял на создание полков Хамидийе в конце XIX в. в Османской империи [15, s. 31].

Царские чиновники видели необходимость добиться включения курдской знати в имперскую иерархию. По мнению князя А.В. Барятинского, было целесообразно заинтересовать курдских лидеров «личными служебными преимуществами и тем возбудить в них соревнование к содействию намерениям правительства”. В связи с эти князь ходатайствовал о награждении наиболее отличившихся “благонамеренностью и усердным исполнением возлагаемых на них местным начальством обязанностей”»39. Одним из поощрений стало присутствие Джафара-аги на коронации Александра II в 1856 г., присуждение чина подполковника, награждение орденами ­Св.  Станислава II степени и Св. Анны III степени40.

Учреждение специального управления для курдов приобрело значение с ростом численности курдского населения в Закавказье, так как существовавшие в Российской империи правовые нормы были непривычными для бывших подданных Османской и Персидской империй, особенно это касалось судопроизводства и административно-правовых норм [35, с. 42]. Одним из первых проектов создание такого рода учреждений стали «Правила для управления куртинскими племенами», предложенные полковником М.Т. Лорис-Меликовым в 1855 г. [12, с. 427−428]. Свои соображения по данному вопросу представили также генерал-майор А.А. Суслов в «Проекте управления курдами, перешедшими в 1854 г. из Турции в Эриванскую губернию» и генерал-губернатор Эривани Назаров в «Положениях об управлении курдами» 1857 г. Но дальнейшего хода эти проекты не получили.

Только в январе 1867 г. наместник Кавказа в качестве временной меры назначил для управления кочевыми курдами Эриванского и Эчмиадзинского уездов двух приставов, каждый их которых должен был присутствовать в кочевьях и зимовниках своего ведомства. Для руководства курдами Алагеза и Эшагмейдан эриванский губернатор назначил особых чиновников. С введением в Эриванской губернии новых судебных учреждений и назначением приставов власть племенных начальников была полностью замещена царской администрацией. Курды были окончательно приравнены к остальному местному населению с той же организацией сельской общины и сельского суда, как и в других оседлых селениях [36, с. 105−107]. В Сурмалинском уезде Эриванской губернии вдоль самой черты границ Персии и Турции было расположено Приставство над курдами, русскими подданными. Курды уезда, численность которых согласно переписи 1886–1887 гг. составляла более 1500 дымов, считали себя и считались государственными крестьянами – поселянами, живущими на казенной земле и обложенными казенными податями по 13 рублей в год с дыма, за исключением тринадцати дымов, обложенных по 8 рублей, живущих на владельческой (мюлкодарской) земле41.

Пристав над курдами Сурмалинского уезда Эриванской губернии капитан Горонович в докладной записке ходатайствовал о принятии как можно скорее ряда предложенных им мер по устройству этого племени. Однако оснований к «выделению означенных курдов из общей массы кочевников» обнаружено не было, а потому было решено, что «устройство их должно последовать одновременно с устройством государственных крестьян Закавказского края», в том числе и всех кочевых обществ42. Организовать постоянные кадры для каждого племени на Кавказе в соответствии с его боевым потенциалом предлагал Р.А. Фадеев43, говоря о том, что в мирное время достаточно 4 курдских сотен [5, с. 205−207]. Вторая попытка призвать российских курдов позволила в мае 1877 г. вновь сформировать полк, известный как Куртинский конно-иррегулярный полк, имевший в своем составе 4 сотни закавказских курдов. Полк проявил себя во время Русско-турецкой войны 1877–1878 гг., но был расформирован уже в феврале 1878 г. [34, с. 726].

Заключение

Царской администрацией был выработан комплекс мер с целью обеспечения, по меньшей мере, нейтралитета зарубежных курдов и – как максимум – их лояльности и содействия российской политике. Это было реализовано, в частности, путем формирования курдских частей для участия в боевых действиях на стороне России в военное время.

К административным задачам, которые приходилось решать в мирное время, относились попытки унифицировать инородные и иноверные общины путем инкорпорации их наиболее влиятельных представителей в имперскую систему. Практика награждений, присвоения чинов и назначение пенсий курдским предводителям, которые, пользуясь авторитетом среди соплеменников, могли гарантировать своевременные налоговые выплаты, а также предупреждали о возможных беспорядках, в том числе на границе, и принимали участие по их ликвидации. Таким же образом в период Кавказской войны империя привлекла на свою сторону дагестанскую аристократию. Именно поэтому деятельность Гази-Мухаммада и особенно второго имама Гамзат-бека была направлена прежде всего на борьбу против них.

Российская империя начинает проведение активной политики по отношению к курдскому населению в XIX в. исходя не только из общей необходимости взаимодействовать с различными этническими и социальными группами на новоприсоединенных территориях. Петербург был обеспокоен и гораздо более конкретными тенденциями – а именно курдскими контактами имама Шамиля, которые вызывали серьезное беспокойство царской администрации, заинтересованной в изоляции «мюридского» движения. Такой интерес в условиях Крымской войны был связан с опасностью координации действий имама Шамиля и турецких войск, стремившихся вторгнуться в Закавказье. Генеральные консулы в Тебризе на основе полученной информации настаивали на срочной нейтрализации курдских духовных лидеров на сопредельной территории и предотвращении контактов между курдскими племенами и представителями имама Шамиля даже посредством полного запрета въезда курдов на имперскую территорию. Вдобавок, кавказско-курдское взаимодействие по «халидийскому» каналу послужило одним из факторов для создания курдских полков из курдов-мусульман, добровольно поступивших на военную службу.

Трансграничное взаимодействие на основе религиозной общности в ходе вооруженных конфликтов на Кавказе остается важным и все еще недостаточно изученным вопросом, который к тому же слишком часто становился жертвой политизированного подхода с пристрастным выискиванием некоей имманентной склонности определенных неславянских и нехристианских групп населения к автоматической поддержке трансграничных движений вроде панисламизма и пантюркизма. Имеет смысл выяснять реальную основу соответствующих эпизодов и изучать их, учитывая возможные альтернативные трактовки – трансграничную солидарность на основе общности социально-экономических интересов и т.п. Для решения соответствующих задач в процессе дальнейшего исследования крайне важным представляется сопоставить российские источники (как центральных, так и местных имперских властей) с османскими и персидскими материалами. Также, как показывает недавняя (увы, не лишенная изъянов в виде оправдания британского империализма) попытка Уильяма Далримпла исследовать события примерно той же эпохи в Афганистане [37], ценные сведения даже для исторического исследования столь отдаленной эпохи возможно найти в исторических и фольклорных материалах местного населения.

Важность продолжения исследования проистекает не только из необходимости закрыть пробел в российской и региональной истории. Дело в том, что, несмотря на опасения Петербурга в отношения дагестанско-курдских контактов на основе религиозной общности, в дальнейшем этот канал трансграничной солидарности угас. И это было связано не только с гонениями на суфиев в Турции и СССР – с 1950-х гг. деятельность оживилась, и позиции тариката с течением времени на северо-востоке Турции среди курдов только усиливались [38, с. 188], оживилась деятельность суфиев на Северном Кавказе после распада СССР. Тем не менее, из-за изменения геополитической ситуации, а именно трансформации роли курдского населения в регионе (бывшего в регионе твердой опорой османского правительства, периодически проводившего панисламистскую и пантюркистскую политику, но ставшего социально, политически и культурно маргинализированным в Турецкой Республике) никаких признаков серьезного дагестанско-курдского взаимодействия, особенно среди радикальных религиозных групп, в последние десятилетия не замечено.

Анжелика Олеговна Победоносцева-Кая

Автор, ответственный за переписку.
Email: apobedonostseva@gmail.com
ORCID iD: 0000-0002-6556-3950
SPIN-код: 5231-2005
Scopus Author ID: 57222058781
ResearcherId: V-5825-2017

Россия, 199034, Санкт-Петербург, Университетская набережная, д. 11.

кандидат исторических наук, 

старший преподаватель

Дополнительные файлы

Нет дополнительных файлов для отображения

Просмотры

Аннотация - 644

PDF (Russian) - 581