History, Archeology and Ethnography of the Caucasus

Изучая жизнь курдов, нельзя не уделить значительное место исследованию жизни шейхов, их влиянию, их симпатиям и антипатиям, количеству их приверженцев... Деятельность шейхов сказывается то на Кавказе (Шамиль и его мюриды), то в странах Французской Африки с ее многочисленными завия, то в итальянской Триполитании (сенусси в современной Ливии).

В.П. Никитин

Перекресток культур и цивилизаций – эпитет в равной степени подходящий для описания и Дагестана, и Курдистана. Их пересеченный горный рельеф способствовал формированию разнообразных конфессиональных общин, а соседство и расположение на пересечении путей торговцев и паломников – закреплению связей и распространению духовных практик. «Кавказская» тема находилась в фокусе российской и советской историографии (П.Г. Бутков [1], М. Махмудбеков [2], Н.И. Покровский [3], Н.А. Смирнов [4], Р.А. Фадеев [5]) главным образом в связи с многолетними военными операциями против горцев.

Факторы, влияющие на характер восстаний, объединенных общим понятием Кавказской войны, нашли свое отражение в дипломатической переписке, рапортах, полевых исследованиях этнографов и литературных произведениях. Курдистан интересовал российских военных, чиновников и исследователей гораздо реже, в основном тогда, когда театр военных действий приближался к местам проживания курдов в Османской империи и Персии, либо когда горцы Кавказа пытались использовать караванные тропы, проходившие через Курдистан, для поддержания связей с Османской Империей, как пишет М. Гаммер [6, p. 258]. Трансграничные аспекты Кавказской войны и предшествовавших ей конфликтов горцев Кавказа с российскими властями были очевидны не только для этого автора, но предметом отдельного научного исследования становились редко. Данная статья является продолжением попытки изучить эти аспекты на примере курдско-дагестанских связей, начатой в моих работах [7]1.

Основные данные по кавказско-курдскому взаимодействию были обнаружены в рапортах российских генеральных консулов в Тевризе – Н.А. Аничкова2 и Н.В. Ханыкова3. Оба дипломата воочию наблюдали процессы в Персидском Курдистане и общались с информантами, поэтому их донесения имеют особую ценность для изучения рассматриваемого периода – середины XIX в. Иными словами, речь идет о последнем десятилетии Кавказской войны, которое включало в себя и Крымскую войну 1853–1856 гг. – переломный этап в истории России, давший старт эпохе реформ Александра II.

Еще в конце 1840-х гг. по поручению кавказского наместника князя М.С. Воронцова4 Ханыков приступил к изучению положения мусульманского духовенства [4, с. 77]. Он внес существенный вклад в формирование концепции «мюридизма»5 и исходил из того, что в основе этого общественного явления лежит учение накшбандийского тариката, согласно которому, если шариат обязателен для всех мусульман, то тарикат и высшая его ступень – хакикат − доступны лишь желающим достичь религиозного совершенства, ради чего они становятся учениками-мюридами у наставников-мюршидов. Беспрекословное выполнение всех требований мюршида мюридами позволяло привлекать последних к джихаду [4, с. 19].

Дополнительным источником сведений о накшбандийских наставниках в Курдистане стали сообщения участников Международной разграничительной комиссии (1849–1852)6: «Путевой журнал» и письма Е.И. Чирикова7, М.А. Гамазова8 и М. Хуршида-эфенди9. Опубликованные ими маршруты движения комиссии включали материалы о географическом и политическом положении Курдистана, о быте и нравах курдских племен, в частности, данные о расположении резиденций шейхов [8; 9]. Не менее важным источником по кавказско-курдскому взаимодействию стали «Акты, собранные Кавказской археографической комиссией» [10−12], где приводится официальная переписка дипломатов с кавказским наместником князем Воронцовым и генералом Н.А. Реадом10. Эти документы использовались исследователями курдского вопроса (П.И. Аверьянов [13], Н.А. Халфин [14], В. Минорский [15]), деятельности суфийских тарикатов в Курдистане (В. Никитин [16], M. van Bruinessen [17], R. Tavakkoli  [18]), Кавказской войны и «мюридизма» (M. Gammer [6], D. Gutmeyr [19]) в основном для уточнения некоторых эпизодов. Также в последние годы был опубликован ряд исследований турецких авторов по сходной проблематике [20−22].

Россия на Кавказе

Историю присоединения Северного Кавказа к Российской империи можно разделить на два периода. Первый ведет свой отсчет от экспансии Русского царства в 1555–1557 гг. в территориальные владения Большой Ногайской Орды до момента гибели Гази-Мухаммада, первого имама Дагестана и Чечни, основателя Северо-Кавказского имамата, и упразднения всех автономий Дагестана к концу 1820-х гг.

Окончание первого этапа Кавказской войны совпадает с продвижением российских войск в Эриванском ханстве во время Русско-персидской войны (1804–1813). Тогда назначенный главнокомандующим в Грузии князь П.Д. Цицианов отправил 24  июля 1804 г. главе эриванских курдов Хуссейн Аге письмо [10, с. 617]. Хотя Хуссейн Ага отклонил предложение вступить в подданство России с правом сохранения власти над подвластными ему курдами, он также отказался участвовать в кампании на стороне Персии [13, с. 25]. Это не только имело стратегическое значение для закрепления российского присутствия в регионе, но и вывело курдскую политику империи на качественно новый уровень.

Русско-курдские контакты имели место и ранее, но носили преходящий, эпизодический характер. О готовности вождей некоторых курдских племен в случае объявления царем России, царем Грузии и армянами войны Османской империи принять участие в этой войне на стороне России писал в 1704 г. в своем письме курфюрсту Иоганну Вильгельму Пфальцскому авторитетный деятель армянского освободительного движения Исраэль Ори. Последний был известен своей программой освобождения Армении из-под власти Османской империи и с 1695 г. проживал в Дюссельдорфе. Адресатом был выбран курфюрст Иоганн Вильгельм Пфальцский (1658–1716) как наиболее могущественный и авторитетный [23, s. 49, 253]. Кочующие в Муганской степи курды и шахсевены в 1728 г. вступили в подданство России, но оставались в нем лишь до 1732 г. [1, с. 92].

Переписка с Хуссейн Агой стала продолжением общей политики поиска договоренностей с курдами в период Русско-персидской (1804–1813) и Русско-турецкой (1806–1812) войн, в рамках которых и П.Д. Цицианов, и его преемник И.В. Гудович стремились к их нейтрализации. Российские генералы отмечали, что значительные контингенты курдов входят в состав персидской и османской армий, они же составляют собой нелояльное к России население некоторых районов, в которых действовали российские войска. В своем рапорте в 1807 г. генерал-майор Несветаев сообщал, «что соединенная партия из Куртинцев Карсских с Лезгинами отбила весь скот селения Тисета. Сей проход для них есть свободный чрез Лорийскую степь» [11, с. 610]. Эпизоды одновременного нападения курдов и чеченцев на казачьи патрули наблюдались на завершающем этапе Кавказской войны [19, p. 255].

Второй период Кавказской войны начинается с зарождения и распространения «мюридского» движения на Северном Кавказе и образования имамата Шамиля. Данный период завершается попыткой восстановления Северо-Кавказского имамата Хаджи-Мухаммадом ас-Сугури, сыном накшбандийского шейха Абдурахмана ас-Сугури, одним из активных участников восстания в Чечне и Дагестане в 1877 г., проходившего в контексте войны с Османской империей 1877–1878 гг.

Хотя «мюридизм» воспринимался некоторыми царскими чиновниками – а с их подачи и последующими историками – как движущая сила «газавата», трудно говорить о «мюридизме» как о некой полноценной идеологии сопротивления имперскому контролю на Кавказе. Собственно мусульманские источники того времени, касающиеся Дагестана, не говорят ни слова о «мюридизме», хотя много говорят о «джихаде» и «газавате» в контексте исламской догматики. Имам Шамиль, как и предыдущие имамы, объяснял газават не с позиции суфизма, а с точки зрения положений шафиитской правовой школы11. Суфизм сыграл определенную роль в Кавказской войне, но вряд ли можно говорить о том, что он обеспечивал идеологическую базу сопротивления.

Сейиды из Нехри

Распространение одного из наиболее известных в Российской империи тариката Накшбандийа на Кавказе было тесно связано с деятельностью курдского шейха Халида аль-Багдади12. Махмудбеков указывал на важную роль «Халид-шаха из курдов», который был «накшбандийским кутбом13 по всему Востоку» во второй половине XVIII в. [2, с. 22]. Покровский также указывал на географический сдвиг в деятельности накшбандийского тариката, связанный с этой исторической личностью: «унаследовав свой сан шейха от среднеазиатских накшбандиев, Халид-Шах действовал задолго до начала Кавказского мюридизма, на иной территории, не в Бухаре, хотя и не на Кавказе еще» [3, с. 163]. Помимо пространственного смещения, усилия Халида аль-Багдади, не стремившегося к политической власти [16, с. 311], и его последователей привели к возникновению новой ветви Накшбандийи-Халидийа, которая привлекла к себе внимание суфиев во многих регионах, включая Курдистан и Дагестан. Наибольшая политическая активность накшбандийских шейхов в Центральном Курдистане наблюдалась в двух наиболее труднодоступных районах: Шемдинан14 с шейхами в Нехри15 и Авроман16 с шейхами в Тавиле и Бийяре [16, с. 316].

Саадат-е-Нехри (Sadat-î Nehrî)17 были могущественной семьей шейхов тариката Кадирийа, но после 1811 г., при содействии самого Халида аль-Багдади, они перешли в тарикат Накшбандийа. Учение Халида оказало значительное влияние на формирование системы верований и ценностей жителей Передней Азии и Месопотамии с преобладающим курдским населением, что было связано с его авторитетом и способностями к совершению чудес (карамат): защищать живых от зла, вступать в контакт с душами умерших и узнавать будущее, в чем, согласно народной молве, они превосходили способности шейхов Кадирийи. В результате многие из них, включая первого кадирийского наставника Халида аль-Багдади Сейида Абдуллаха (ум. 1819) из Нехри, перешли в тарикат Накшбандийа [24, p. 98; 16, с. 317; 17, p. 222]. Одной из важных особенностей халидийской ветви стала преемственность18 руководства от отца к сыну [26, s. 20]. После перехода из Кадирийи в Накшбандийю большинство представителей этой семьи шейхов стали использовать вместо титула молла титул сеийд19.

Брейнессен полагает, что Халид начал широко проповедовать свое учение в тот период, когда власть большинства миров20 уже была на исходе. Тем не менее, первое поколение назначенных Халидом шейхов-халифе еще не приобрело того огромного влияния, которым впоследствии обладали их сыновья и преемники [17, p. 230]. Должно было пройти время, чтобы этот институт устоялся. Никитин указывает на взаимосвязь между «долголетием» института шейхов и их политическими амбициями, так как шейхи выступали против чужеродного влияния на подконтрольной им территории, и «помимо религиозного рвения, их побуждают соображения личной выгоды и страх утраты авторитета, что неизбежно произойдет, если Курдистан выйдет из своей изоляции» [16, с. 317]. Шейхи, которые жили «духовными интересами» и проявляли «терпимость к инаковерующим и к политическим противникам» [16, с. 318], пострадали от укрепления центральной власти. Например, шейхи Барзана и Бабана21, которые отличались терпимостью и упорно уклонялись от призыва к «священной войне» [16, с. 318].

Одним из наиболее влиятельных шейхов в первой трети XIX в. становится племянник Сейида Абдуллаха – Сейид Таха I. После обучения у Мавляны Халида и возвращения в Шемдинан в 1827 г. с наставлением распространить накшбандийское учение «от Курдистана до Кавказа» [28, s. 32-33], он за короткое время собрал вокруг себя мюридов из разных социальных слоев и стал одним из наиболее влиятельных духовных лидеров от Сулеймании и Мосула до Вана, а Накшбандийа-Халидийа начала распространяться на территории Персии. Есть свидетельства действенности этих усилий, например, в пограничном районе Шемдинан оказалось серьезно ограниченным шиитское влияние из Персии [26, s. 8].

К 1820-м гг., когда Россия расширила свое присутствие в переднеазиатском регионе, шейх Сейид Таха I уже пользовался авторитетом среди курдских племен Персии и склонил их на сторону османских властей во время Русско-турецкой войны 1828–1829  гг. У него сложились хорошие отношения с персидским правителем Мохаммед-Шахом Каджаром, даровавшим шейху несколько деревень в Персидском Курдистане, доходы от которых позволяли содержать суфийскую обитель-текке. К 1840 г. Сейид Таха I приобрел значительное влияние в эмирате Ботан22 [24, p. 98], а после подавления восстания ботанского курдского мира Бадрхан-бека (1843–1847) избежал ссылки и укрылся в Нехри [17, p. 231; 39, s. 381-382]. На тот момент Шемдинан представлял собой небольшой эмират, управление которым шейхи Нехри осуществляли вместе с мирами, пока не стали единоличными властителями к середине XIX в.

«Отказывать им всем без исключения в пропуске к нам…»

Проникновение тариката Накшбандийа на территорию Кавказа началось в конце XVIII в. [25, s. 212]. Как свидетельствовал сам имам Шамиль, Исмаил Ширванский (Кюрдамирский) был учеником «муршида Халида-Сулеймана из Багдада», который под влиянием мистического откровения-кармата передал свое учение Мухаммаду Ярагскому, чтобы тот передал его Джамал-ад-Дину Казикумухскому [29, с. 43−44]. Обращение Мухаммада Ярагского, который уже имел репутацию ученого в Дагестане, а впоследствии стал учителем и ближайшим советником имама Шамиля, в тарикат Накшбандийа-Халидийа и его публичное раскаяние в своих проступках против мусульманской общины сопровождались не только раздачей им своего богатства общине и прочими благотворительными делами, но и критикой представителей царской администрации Дагестана. Это произвело впечатление на окружающих и вызвало их интерес к духовному возрождению, к которому призывал Мухаммад Ярагский, а именно, отказаться от обычаев неверных и вернуться к шариату [30, p. 180]. Популярности накшбандийской доктрины на Кавказе способствовало то, что мюриды не обязаны были отказываться от семейной жизни, могли продолжать мирскую жизнь или профессиональную деятельность [31, с. 106].

Оказав серьезное влияние на появление и укрепление Накшбандийи в Дагестане, курдско-кавказские связи на этом не прекратились. Имам Шамиль вскоре стал ­опасным противником России, главным образом в результате объединения под своей властью некоторых ранее разрозненных племен и селений, сопротивлявшихся территориальному расширению Российской империи, в то время как приток добровольцев в его отряды из более отдаленных стран всегда оставался на минимальном уровне [6, p. 251]. В обстановке приближавшегося с начала 1850-х гг. военного конфликта с Турцией, борьба на Кавказе с имамом Шамилем, которого Тавакколи считает одним из известных мюридов Мавляны Халида [18, s. 236, 239], приобретала для России особый смысл, а сообщения о попытках имама установить связь с курдскими духовными лидерами привлекали внимание царских властей.

Первые такие контакты относятся к 1846 г., то есть до подавления османскими властями восстания Бадрхан-бека, когда на линии Кизляр-Ставрополь был замечен чрезвычайный сбор средств на «духовные требы», которые Аничков объясняет «цепью непрерывных сообщений от Турецкого Курдистана до самого Ставрополя», где «находились суннитские кочевья, куда … проникают здешние курды с письмами от своих халифе» [12, с. 504]. Об отправлении Шамилем своих доверенных лиц в Курдистан впервые сообщал Ханыков [14, с. 67] во время своего визита к Чирикову в Лахиджан23 25–28 июня 1852 г. [8 с. 459-460]. Ханыков, сообщая о связи с 1846 г. курдов-суннитов «секты имама Шафи» с «единоверными дагестанцами»24, писал о том, что у курдов «завелись мюршиды», а самым крупным из них был шейх Сейид Таха, число мюридов которого исчисляется десятками тысяч и который поддерживает регулярный контакт с имамом Шамилем25. По сведениям Чирикова, выяснившего во время своей поездки местонахождение Сейида Тахи I и его халифе, имам Шамиль посылал письма и подарки шейху Сейиду Тахе I и крупному курдскому лидеру Керим-хану из Ревандуза [12, с. 500].

Представитель Шамиля, некий Хусейн (известный как Хаджи Муртаза), по поручению имама посещал курдские селения Ушну26 и Ноуче27, где проживал и принимал опальных гостей Сейид Таха I28 [8, с. 586-587]. Деревни, где проживали шейхи, принимавшие гонцов от имама Шамиля, а также сыгравшие определенную роль в отправке курдов на Кавказ, были расположены внутри области, условно очерченной линией Шемдинан – Ревандуз – Сулеймания – Ушну – Соудж-Булак29 – Урмия – Салмас30, включающей в себя округа Ноуче и Лахиджан.

Несмотря на то, что и сам имам Шамиль, и его сподвижники регулярно обращались за помощью к Османской империи, а последняя издавна была заинтересована в экспансии на Кавказ, переписка имама с турецким шейх-уль-исламом зашла в тупик. Предводителя горцев разочаровала и разница в понимании идеологии священной войны и то, что османские власти проявляли заинтересованность в сотрудничестве главным образом во время боев на кавказском театре боевых действий [4, с. 69]. В результате он переключился, если не полностью, то хотя бы частично, на ­единоверных курдов31. В конце января 1854 г. из местечка Гюй32, расположенного между Сулейманией и Ревандузом, от имени соратников шейха Сейида Салеха Соудж-Булакскому шейх-уль-исламу было отправлено письменное приглашение с призывом к курдам о восстании против России [12, с. 503].

По распоряжению шейха Сейида Салеха в Турецком Курдистане был назначен особый день недели для чтения проповедей, которые российская сторона считала опасной агитацией против себя [12, с. 504]. Эти опасения подкреплялись фактами участия в сражениях на стороне османских войск значительного числа персидских курдов [12, с. 505], многие из которых были ранены [12, с. 503] при нападениях на российские силы и находились в Урмии. Французские миссионеры из Салмаса рассказывали генконсулу Аничкову, что из 50 курдов деревни Бала в Урмийском округе, которые осенью 1853 г. отправились «на Чапаул»33, обратно вернулись только трое раненых [12, с. 505]. Генконсул писал, что курды, проживающие вблизи турецко-персидской границы, готовились весной 1954 г. выступить на защиту единоверных турок против России. К этому курдов подстрекали «особый шейх» из деревни Гех-Агач [12, с. 505].

В феврале 1854 г. Аничков смог встретиться с шейхом Тахиром, который проживал в деревне Исти-су34 и, будучи халифе [6, p. 251] шейха Сейида Салеха, поддержал связь с имамом Шамилем. В 1848–1850 гг. к имаму Шамилю отправился брат шейха Тахира шейх Иса вместе с курдом по имени Джафар. Летом 1853 г. Джафар вернулся из Дагестана «вместе с муллою Халилем Дагестанским, который прожил три месяца в Исти-су и поехал к шейху Салеху, а оттуда в Бердассур35; Джафар-же отправился обратно с письмами в Дагестан… что касается до шейха Исы, то уверяют, будто бы он пробрался от Шамиля в Казань» [12, с. 504]. Сообщение между Исти-су и Кизляром функционировало в обоих направлениях: множество дагестанцев приезжало для «получения «благословительных писем” от шейха Тагира и для поклонения гробу имама Анисы»36, а посланцы шейха Сейида Салеха и шейха Тахира направлялись в Тифлис, а оттуда через Кизляр в Дагестан [12, с. 505].

В качестве одной из мер, направленных на нейтрализацию влияния шейхов, в частности шейха Сейида Салеха, и на пресечение мобилизации курдов на помощь Шамилю, генконсул Аничков предлагал удалить шейха из Курдистана, сообщив, что «получил теперь уведомление, что он [шейх] будет вызван в … Урмию и подвергнут надзору». Аничков, впрочем, не считал эту меру достаточной для прекращения взаимодействия шейха Салеха с соплеменниками [12, с. 500], так как возле деревни ­Исти-су «находится еще множество Куртинских деревень и в них есть другие муллы» и существовал легкий способ установить с ними связь [12, с. 504]. Кроме того, Аничков опасался, что шейх Сейид Салех найдет в Урмии британских агентов, которые окажут ему содействие и используют для мобилизации курдов против Российской Империи [12, с. 500].

Рапорты о деятельности курдских накшбандийских шейхов и предложения по удалению их из Курдистана генконсул отправлял на протяжении нескольких месяцев [12, с. 503] военному министру князю В.А. Долгорукому, в императорскую миссию в Тегеране, а также ряду высокопоставленных персидских чиновников [12, с. 505]. Известная политика персидского правительства пресекать деятельность неугодных ему представителей шиитского духовенства, вызывая их в Тегеран и отправляя в ссылку, позволяла царским дипломатам рассчитывать на принятие подобных мер и по отношению к курдским шейхам, то есть на высылку их внутрь Персидского Азербайджана [12, с. 500] или во внутренние районы Персии [12, с. 504]. Аничков сообщал, что «шахский Кабинет готовится назначить пожизненную пенсию племянникам шейха Салеха, то есть детям сеида Таха, столь известного своею враждою к нам и бывшего в сношениях с Шамилем», добавляя, что в подобных действиях не видит расположения к российской стороне Кабинета, так как если «сей суннитский духовный не оказал Персии никаких услуг, то внимание к детям его, конечно, должно показаться здесь, как одобрение действий покойного против нас и поощрение к таковым же его семейства» [12, с. 500].

По мнению Гаммера, обеспокоенность представителей царской администрации возможным участием шиитов на стороне имама Шамиля оказалась необоснованной, так как он не воспринимал закавказских шиитов как союзников. Этому способствовала давняя взаимная антипатия суннитов и шиитов, духовная и географическая обособленность этих двух мусульманских общин и халидийская антишиитская идеология [6, p. 250]. Поэтому столь примечателен сам факт поддержки персидской правящей верхушкой суннитских духовных лидеров на фоне отсутствия суннитско-шиитского взаимодействия на Кавказе. Как лицемерие было воспринято царским дипломатом и ответное персидское предложение отправить в Курдистан «нарочного с человеком от генерального консульства, чтобы узнать, точно-ли семейство покойного ­сеида Таха проповедует «джехад»…» в условиях осведомленности шахского кабинета о происходящем [12, с. 503].

В качестве другой действенной меры Аничков предлагал «прекратить всякую выдачу из генерального консульства паспортов в Дербент, Кизляр и Темир-хан-шуру» и запросить у местной администрации обозначения в персидских паспортах «как тех мест в наших пределах, чрез кои Персидские подданные располагают ехать в какой-либо из наших городов, так и места их жительства в самой Персии». Это позволило бы российским пограничным властям следить за прибывающими подданными Персии и, в случае малейшего отклонения их от оговоренного маршрута следования, высылать из России, а также, руководствуясь составленным Аничковым списком курдских деревень, отсеивать собственно курдов − поскольку «из паспортов этого не видно», и вообще не впускать никого из них в пределы Российской империи [12, с. 504].

Россия, «мюридизм» и курды

Курдские контакты имама Шамиля вызывали серьезное беспокойство царских властей, заинтересованных в изоляции «мюридского» движения. В условиях Крымской войны это считалось необходимым в связи с потенциальной опасностью координации действий имама Шамиля и турецких войск, стремившихся вторгнуться в Закавказье [14, с. 67]. Царское правительство, ведя борьбу с Османской империей, принимало все меры, чтобы привлечь курдов на свою сторону. Оно и помешало согласованию действий между имамом Шамилем и курдскими духовными лидерами.

Итоги российских военных кампаний против Персии и Турции в первой трети XIX  в. привели к территориальному расширению Российской империи, причем на новых территориях России в Закавказье проживали другие этнические группы, в том числе курды. Отношение курдов к России было амбивалентным. С одной стороны, однородность системы административных норм и известная способность царской администрации в Закавказье к управлению регионом гарантировала спокойное проживание, а с другой – это стремление установить порядок и подвести все народы к единому знаменателю сильно отталкивало курдов, видевших в таких мерах опасность для своего привычного образа жизни.

Кочевой образ жизни был главной преградой для развития земледелия среди курдов: он не только не позволял им заняться сельским хозяйством, но и способствовал пренебрежительному отношению к тем курдским соплеменникам, которые становились оседлыми [33, p. 491−511]. Понятие границы для кочевых курдов было условным, поскольку пути миграции различных курдских племен и сообществ и характер отгонного скотоводства формировались на протяжении веков, а новые границы России, Персии и Турции на их пути не могли одномоментно изменить отношения курдов к политико-административным ограничениям перемещения. В итоге курды привычно выдвигались на летние и зимние пастбища, которые уже находились в разных странах. Такие передвижения приводили и к нарушению пограничного режима, и к подозрениям каждой из стран в отношении лояльности таких подданных, особенно в обстановке новой войны с Турцией в 1853–1856 гг., в ходе которой имперские власти занялись подготовкой боевых подразделений, состоящих из курдов, закрепления лояльности курдских лидеров и необходимости учреждения особого органа для управления курдами.

К середине XIX в. российские военно-дипломатические круги стали развивать отношения с влиятельными курдами, среди которых был и род Шамшадиновых, стоявший во главе племенной конфедерации Зилан, проживающей по обе стороны российско-турецкой границы. Во главе Зилан стоял Джафар-ага Али-бек Шамшадин-оглы, известный в исторической литературе как Шамшадинов, ставший официальным предводителем российских курдов, но обладавший также влиянием и связями с курдами Османской империи.

Джафар-Аге, получившему офицерский чин еще 1853 г., подчинялись все курды Эриванской губернии, за исключением езидов из Александропольского уезда, которые находились под управлением Темура-Аги Гасан-Ага-оглы. Джафар-Ага управлял курдами при помощи Абди-Ага Башира Ага оглы – старшины над курдами, кочующими на горе Синак, Ибрагима-Ага Али Бек оглы – старшины над курдами, кочующими на горе Алагез, Гасана Бек Мхо Бекзаде-оглы – старшины над курдами из племени Милан, Мирзы-Ага Ибрагим-Ага-оглы – старшины над курдами из племени Буруки, а также своего сына – Эйюба-Ага Джафар-Ага-оглы, который способствовал «отцу своему майору Джафар Аге в осуществлении мер, указываемых Губернским Начальством, как для прекращения частных беспорядков, так и для прочного приобщения Курдов к быту обществ устроенных»37.

Содействие влиятельного Джафара-Ага и подчиненных ему курдских старшин царской администрации привело к успешной реализации ряда мер. В частности, «для обращения курдов в оседлое хлебопашество и подчинения их условиям быта ­гражданского», была проведена перепись населения, «удвоившая» и предполагаемое ­количество курдских семейств, и сумму получаемых от них налогов38.

В условиях русско-турецких войн курдов дважды привлекали к участию в боевых действиях на стороне Российской империи. Во время Крымской войны в 1854 г. были сформированы Первый и Второй Куртинские полки из закавказских курдов. Правда, к 1856 г. полки были расформированы [34, с. 726]. Опыт организации курдского полка под управлением Шамшадинова в определенной мере повлиял на создание полков Хамидийе в конце XIX в. в Османской империи [15, s. 31].

Царские чиновники видели необходимость добиться включения курдской знати в имперскую иерархию. По мнению князя А.В. Барятинского, было целесообразно заинтересовать курдских лидеров «личными служебными преимуществами и тем возбудить в них соревнование к содействию намерениям правительства”. В связи с эти князь ходатайствовал о награждении наиболее отличившихся “благонамеренностью и усердным исполнением возлагаемых на них местным начальством обязанностей”»39. Одним из поощрений стало присутствие Джафара-аги на коронации Александра II в 1856 г., присуждение чина подполковника, награждение орденами ­Св.  Станислава II степени и Св. Анны III степени40.

Учреждение специального управления для курдов приобрело значение с ростом численности курдского населения в Закавказье, так как существовавшие в Российской империи правовые нормы были непривычными для бывших подданных Османской и Персидской империй, особенно это касалось судопроизводства и административно-правовых норм [35, с. 42]. Одним из первых проектов создание такого рода учреждений стали «Правила для управления куртинскими племенами», предложенные полковником М.Т. Лорис-Меликовым в 1855 г. [12, с. 427−428]. Свои соображения по данному вопросу представили также генерал-майор А.А. Суслов в «Проекте управления курдами, перешедшими в 1854 г. из Турции в Эриванскую губернию» и генерал-губернатор Эривани Назаров в «Положениях об управлении курдами» 1857 г. Но дальнейшего хода эти проекты не получили.

Только в январе 1867 г. наместник Кавказа в качестве временной меры назначил для управления кочевыми курдами Эриванского и Эчмиадзинского уездов двух приставов, каждый их которых должен был присутствовать в кочевьях и зимовниках своего ведомства. Для руководства курдами Алагеза и Эшагмейдан эриванский губернатор назначил особых чиновников. С введением в Эриванской губернии новых судебных учреждений и назначением приставов власть племенных начальников была полностью замещена царской администрацией. Курды были окончательно приравнены к остальному местному населению с той же организацией сельской общины и сельского суда, как и в других оседлых селениях [36, с. 105−107]. В Сурмалинском уезде Эриванской губернии вдоль самой черты границ Персии и Турции было расположено Приставство над курдами, русскими подданными. Курды уезда, численность которых согласно переписи 1886–1887 гг. составляла более 1500 дымов, считали себя и считались государственными крестьянами – поселянами, живущими на казенной земле и обложенными казенными податями по 13 рублей в год с дыма, за исключением тринадцати дымов, обложенных по 8 рублей, живущих на владельческой (мюлкодарской) земле41.

Пристав над курдами Сурмалинского уезда Эриванской губернии капитан Горонович в докладной записке ходатайствовал о принятии как можно скорее ряда предложенных им мер по устройству этого племени. Однако оснований к «выделению означенных курдов из общей массы кочевников» обнаружено не было, а потому было решено, что «устройство их должно последовать одновременно с устройством государственных крестьян Закавказского края», в том числе и всех кочевых обществ42. Организовать постоянные кадры для каждого племени на Кавказе в соответствии с его боевым потенциалом предлагал Р.А. Фадеев43, говоря о том, что в мирное время достаточно 4 курдских сотен [5, с. 205−207]. Вторая попытка призвать российских курдов позволила в мае 1877 г. вновь сформировать полк, известный как Куртинский конно-иррегулярный полк, имевший в своем составе 4 сотни закавказских курдов. Полк проявил себя во время Русско-турецкой войны 1877–1878 гг., но был расформирован уже в феврале 1878 г. [34, с. 726].

Заключение

Царской администрацией был выработан комплекс мер с целью обеспечения, по меньшей мере, нейтралитета зарубежных курдов и – как максимум – их лояльности и содействия российской политике. Это было реализовано, в частности, путем формирования курдских частей для участия в боевых действиях на стороне России в военное время.

К административным задачам, которые приходилось решать в мирное время, относились попытки унифицировать инородные и иноверные общины путем инкорпорации их наиболее влиятельных представителей в имперскую систему. Практика награждений, присвоения чинов и назначение пенсий курдским предводителям, которые, пользуясь авторитетом среди соплеменников, могли гарантировать своевременные налоговые выплаты, а также предупреждали о возможных беспорядках, в том числе на границе, и принимали участие по их ликвидации. Таким же образом в период Кавказской войны империя привлекла на свою сторону дагестанскую аристократию. Именно поэтому деятельность Гази-Мухаммада и особенно второго имама Гамзат-бека была направлена прежде всего на борьбу против них.

Российская империя начинает проведение активной политики по отношению к курдскому населению в XIX в. исходя не только из общей необходимости взаимодействовать с различными этническими и социальными группами на новоприсоединенных территориях. Петербург был обеспокоен и гораздо более конкретными тенденциями – а именно курдскими контактами имама Шамиля, которые вызывали серьезное беспокойство царской администрации, заинтересованной в изоляции «мюридского» движения. Такой интерес в условиях Крымской войны был связан с опасностью координации действий имама Шамиля и турецких войск, стремившихся вторгнуться в Закавказье. Генеральные консулы в Тебризе на основе полученной информации настаивали на срочной нейтрализации курдских духовных лидеров на сопредельной территории и предотвращении контактов между курдскими племенами и представителями имама Шамиля даже посредством полного запрета въезда курдов на имперскую территорию. Вдобавок, кавказско-курдское взаимодействие по «халидийскому» каналу послужило одним из факторов для создания курдских полков из курдов-мусульман, добровольно поступивших на военную службу.

Трансграничное взаимодействие на основе религиозной общности в ходе вооруженных конфликтов на Кавказе остается важным и все еще недостаточно изученным вопросом, который к тому же слишком часто становился жертвой политизированного подхода с пристрастным выискиванием некоей имманентной склонности определенных неславянских и нехристианских групп населения к автоматической поддержке трансграничных движений вроде панисламизма и пантюркизма. Имеет смысл выяснять реальную основу соответствующих эпизодов и изучать их, учитывая возможные альтернативные трактовки – трансграничную солидарность на основе общности социально-экономических интересов и т.п. Для решения соответствующих задач в процессе дальнейшего исследования крайне важным представляется сопоставить российские источники (как центральных, так и местных имперских властей) с османскими и персидскими материалами. Также, как показывает недавняя (увы, не лишенная изъянов в виде оправдания британского империализма) попытка Уильяма Далримпла исследовать события примерно той же эпохи в Афганистане [37], ценные сведения даже для исторического исследования столь отдаленной эпохи возможно найти в исторических и фольклорных материалах местного населения.

Важность продолжения исследования проистекает не только из необходимости закрыть пробел в российской и региональной истории. Дело в том, что, несмотря на опасения Петербурга в отношения дагестанско-курдских контактов на основе религиозной общности, в дальнейшем этот канал трансграничной солидарности угас. И это было связано не только с гонениями на суфиев в Турции и СССР – с 1950-х гг. деятельность оживилась, и позиции тариката с течением времени на северо-востоке Турции среди курдов только усиливались [38, с. 188], оживилась деятельность суфиев на Северном Кавказе после распада СССР. Тем не менее, из-за изменения геополитической ситуации, а именно трансформации роли курдского населения в регионе (бывшего в регионе твердой опорой османского правительства, периодически проводившего панисламистскую и пантюркистскую политику, но ставшего социально, политически и культурно маргинализированным в Турецкой Республике) никаких признаков серьезного дагестанско-курдского взаимодействия, особенно среди радикальных религиозных групп, в последние десятилетия не замечено.

Angelika O. Pobedonostseva-Kaya

Author for correspondence.
Email: apobedonostseva@gmail.com
ORCID iD: 0000-0002-6556-3950
SPIN-code: 5231-2005
Scopus Author ID: 57222058781
ResearcherId: V-5825-2017

Russian Federation, Russia, 199034, St.Petersburg, Universitetskaya emb., Build. 11.

PhD (History),

Senior Lecturer, Faculty of Asian and African Studies

Supplementary files

There are no supplementary files to display.

Views

Abstract - 522

PDF (Russian) - 519