История, археология и этнография Кавказа

В раннем железном веке лесостепная зона Зауралья и Западной Сибири была неотъемлемой частью евразийского культурного ландшафта. Археологические проявления тех далеких событий представлены древностями саргатской культуры (V в. до н.э. – III в. н.э.), носители которой вели скотоводческий тип хозяйства при оседлом образе жизни. Еще на ранних этапах своей истории обитатели лесостепи были вовлечены в систему контактов, обмена и политических связей с оседлым и кочевым населением. В последнее время гипотезы, основанные на археологическом материале [1–5 и т.д.], активно дополняются результатами палеоантропологических [6–8] и палеогенетических [9–11] исследований.

Реконструкция гипотетических культурных связей традиционными археологическими методами успешно может быть дополнена результатами междисциплинарного изучения. При этом в таких интерпретациях значение приобретают не только синтез полученных данных, но и предлагаемые выводы.

Цель данной работы – поиск аналогий рассматриваемой керамике1; проведение сравнительного анализа данных электронной микроскопии, рентгенографического, термического, изотопного и хроматографического изучения для определения исходного содержимого древней емкости; уточнение векторов связей населения саргатской культуры и хронологическая оценка археологического контекста находки.

Археологический контекст и характеристика находки

Курганный могильник Исаковка I располагался в Горьковском районе Омской области на правом берегу реки Иртыш (рис. 1, 1–2). В ландшафтном отношении это территория лесостепи Западно-Сибирской равнины. Сосуд с исследуемой смесью был найден в 1989 г. в неразграбленном захоронении (курган 3, погребение 6); сложность внутримогильной конструкции и состав сопроводительного инвентаря позволяют говорить о принадлежности умершего к воинской элите. Другие находки представлены лепной керамикой, парадным воинским снаряжением, металлическим и прочим импортом (эллинистические чаши, чайник на поддоне, бронзовые котлы, китайский лаковый сосуд, золотное шитье, благовония на основе ладана из босвеллии2 и пр.), ременной гарнитурой. По антропологическим определениям в могильной яме захоронен мужчина, возраст смерти которого составлял 30–35 лет [13]. Материалы раскопок не опубликованы.

Кувшин располагался справа у ног в углу погребальной камеры. Он был раздавлен обрушившимся деревянным перекрытием, вследствие чего частично накрыл стоявшую рядом небольшую краснолаковую емкость (рис. 1, 3).

Сосуд выполнен с использованием гончарного круга. Основной цвет участков, незатронутых постдепозиционными пятнами от органики, можно определить как коричнево-серый с легким зеленоватым оттенком. Толщина стенок в средней части составляет 6,5–7,0 мм, в верхней – 11,4 мм, в придонной части – 9,2 мм. Это узкогорлый кувшин высоких пропорций с узким плоским дном. Плавный абрис тулова соответствует вертикальному эллипсу. Высота – 64,0 см, максимальный диаметр – 46,6 см. Соотношение этих двух показателей выразилось в коэффициенте ФА=1,37, который соответствует понятию высокий. Аналогичным образом подтверждается определение формы как очень узкогорлой (ФВ=0,27) [14, с. 121].

Массивный уплощенный венчик с наплывом наружу, резко переходящий в слабо отогнутую шейку (высотой около 6 см). Диаметр по внешнему краю венчика составляет 16,0–16,5 см, диаметр горла (на уровне шейки) – 9,5 см. Две противолежащие ручки расположены по плечику, чуть смещены от центральной оси (рис. 2–4). Внешняя поверхность ручек уплощенная, расширяется к верхнему прилепу до 4,5–5,0 см (рис. 2, 4, 3–4).

Горло декорировано пучками вертикальных каннелюр, выполненных двойными линиями. Места крепления верхнего и нижнего прилепов ручек маркированы орнаментальными поясами из двойных горизонтальных желобков с волнистой линией между ними. Пространство между поясами заполнено крупным зигзагом, образованным двумя прочерченными линиями, между которыми нанесен ряд небольших вдавлений (оттисков инструмента), выполненных в отступающе-накольчатой манере. Нижняя часть плечика и тулово, также, как и горло, орнаментированы пучками вертикальных каннелюр, выполненных двойными линиями.

Последовательность нанесения узоров восстанавливается по местам их наложения. Первоначально были прочерчены горизонтальные линии, после чего были оформлены верхняя и нижняя зоны. Для их нанесения использовался орнаментир, оставивший желобки шириной 2,5–4,0 мм. После смены инструмента был выполнен мелкий зигзаг с «рваной» амплитудой и (возможно, этим же рабочим краем, поставленным под другим углом) были оформлены контуры большого зигзага. Заполнение этого зигзага лунками завершило процесс орнаментации. Таким образом, при нанесении узоров использовались два или три инструмента.

Наблюдения над следами обработки внешней поверхности кувшина выявили ряд неслучайных особенностей. Перед нанесением орнамента вся поверхность сосуда была обработана твердым инструментом (вероятнее всего, галькой), оставившим ложбинки (на приустьевой части) и уплощенные следы (на остальной поверхности) шириной 4,0–6,0 мм. Направление последних полностью совпало с базовой геометрией нанесенных позже узоров: в приустьевой части (включая валик) видны горизонтально ориентированные углубленные отметины (рис. 4, 2), на верхней орнаментальной зоне – вертикальные (рис. 4, 5); затем мы вновь наблюдаем горизонтальные (рис. 3). Нижней зоне орнамента предшествовала диагонально ориентированная обработка. После орнаментации и подсушивания поверхности весь сосуд (включая плоскость ручек) был подвергнут лощению (по-видимому, тем же инструментом), в результате чего наружная сторона приобрела матовый блеск.

В процессе эксплуатации кувшин подвергался ремонту. В приустьевой части фиксируются два расположенных рядом крупных скола (рис. 4, 4), один из которых пытались починить. «Малый» скол имеет протяженность (по прямой линии) 8,5 см, «большой» – 13,0 см. Для ремонта последнего были сделаны шесть отверстий диаметром 3,4–4,2 мм. Четыре отверстия, расположенные в 2 см друг от друга примерно на одной линии, были высверлены в области шейки снаружи, два крайних располагались в 2,5 см в стороне от группы из четырех отверстий и просверливались изнутри (рис. 4, 1–2). Вблизи почти каждого отверстия на внутренней стороне прослежены небольшие высверленные углубления (рис. 4, 1). Возможно, это неудавшиеся засечки или попытки организовать встречное сверление. Оба скола были тщательно обработаны каким-то абразивом (большой – после неудавшегося ремонта). Степень заглаженности ремонтировавшегося скола существенно выше. Отколовшиеся фрагменты не найдены, то есть в погребение сосуд был помещен, уже со следами повреждения и ремонта. Из-за указанных дефектов наличие слива достоверно не определяется, но и не исключается.

Материалы и методы

Был исследован фрагмент содержимого кувшина, представляющий собой зернистое вещество с включениями светлого и серо-черного цвета. Перед анализами (кроме сканирующей электронной микроскопии) образец был вручную истерт в яшмовой ступке до пудры. В качестве «фонового» образца использовался материковый суглинок (археологический материк) из стенки могильной ямы.

Рентгенофазовый и рентгеноструктурный анализ. Дифрактограммы получены с использованием рентгеновского дифрактометра SHIMADZU XRD-7000: трубка с медным анодом (λ=1.5406 Å), диапазон брэгговских углов 2Θ 3-70˚, скорость съемки 1˚/мин, напряжение 40 кВ, ток 30 мА. Количественный полнопрофильный рентгенофазовый анализ и уточнение параметров кристаллической решетки апатита проведены методом Ритвельда с помощью программы SiroQuant (Sietronics, Австралия).

Термический анализ. Исследование термических свойств исследованного вещества проведено методом дифференциального термического анализа (ДТА) на приборе синхронного термического анализа NETZSCH STA 449 F5 Jupiter в температурном интервале 40–1000 °С. Измерения выполнены в тиглях из Al2O3 в токе синтетического воздуха (масса навески 165.38 мг) при скорости сканирования 10 К/мин.

Сканирующая электронная микроскопия с энергодисперсионной рентгенофлуоресцентной спектроскопией. СЭМ-изображения и ЭДС-спектры образцов, напыленных углеродом, были получены с использованием сканирующего электронного микроскопа JEOL JSM-6390LV с ЭДС спектрометром INCA Energy 450 EDS при ускоряющем напряжении 20 кВ.

Микроэлементный и изотопный анализ стронция. Пробоподготовка и анализ микроэлементного и изотопного состава стронция проведены в блоке чистых помещений с классами чистоты 6 и 7 ИСО (ИГГ УрО РАН, г. Екатеринбург). Измерения микроэлементного состава проведены на квадрупольном ИСП-масс-спектрометре Nex ION 300S (Perkin Elmer). Все измерения проводились в режиме количественного анализа с построением градуировочных кривых (мультиэлементные стандартные растворы Perkin Elmer Instruments).

Для изотопного анализа стронций из растворенных проб был хроматографически выделен с использованием смолы Triskem Sr-Spec [15]. Элюирование осуществлялось в соответствии с предложенными рекомендациями [16] согласно адаптированному протоколу [17].

Измерения изотопного состава стронция проводили на мультиколлекторном магнито-секторном масс-спектрометре с двойной фокусировкой Neptune Plus (Thermo Fischer) методом брекетинга (SSB) с использованием стандарта NIST SRM 987 (карбонат стронция). Для оценки правильности и долговременной воспроизводимости измерительной процедуры использовали стандарт изотопного состава стронция NIST SRM 987: 87Sr/86Sr = 0,710266±8 (1SD, N=23).

Хроматографический анализ. Определение жирных кислот. Процесс пробоподготовки заключался в извлечении липидного экстракта путем реэкстракции липидов и жирных кислот из твердой матрицы образца с дальнейшим метилированием жирных кислот. Отбирали навеску образца при помощи аналитических весов. Проводили экстракцию с использованием экстрагирующей смеси хлороформ-метанол (соотношение 2:1) 10 см3в ультразвуковой ванне в течение 25 мин. Центрифугировали экстракт в течение 10 мин при 3000 об/мин. Отбирали аликвоту, содержащую липидный экстракт объемом 1 см3 при помощи автоматического дозатора. Отгоняли растворитель в потоке инертного газа (азота) до полного удаления растворителя. Растворяли сухой остаток в 100 см3ацетонитрила и 100 см3 ДМФ-ДМА (диметилформамид-N, N-диметилацеталь) и нагревали в сушильном шкафу при 90 ºC в течение 60 мин. Полученный раствор перед анализом центрифугировали в течение 10 мин при 3000 об/мин.

Определение метиловых эфиров дикарбоновых кислот. Процесс пробоподготовки заключался в растворении солей дикарбоновых кислот с получением дикарбоновых кислот с их дальнейшим метилированием. Отбирали навеску образца при помощи аналитических весов, масса навески порядка 1 г. Проводили растворение солей дикарбоновых кислот смесью концентрированной соляной кислоты в метаноле (соотношение 1:10). Для лучшего протекания реакции растворения солей дикарбоновых кислот и метилирования дикарбоновых кислот полученный экстракт помещали в ультразвуковую ванну на 10 минут. Далее экстракт центрифугировали в течение 10 минут при 3000 об/мин. Отбирали аликвоту, содержащую метиловые эфиры, объемом 1 см3 при помощи автоматического дозатора. Отгоняли растворитель в потоке инертного газа (азота) до полного удаления растворителя. Растворяли сухой остаток в 500 см3ацетонитрила.

Для газохроматографического определения использовался газовый хроматограф с масс-спектрометром Clarus 600 фирмы Perkin Elmer. В масс-спектрометре использовалась ионизация электронным ударом, напряжение на источнике ионов составило 70 эВ. В газовом хроматографе использовалась капиллярная колонка Elite 5MS 30 м с внутренним диаметром 0,25 мм и толщиной неподвижной фазы 0,25 мкм, лайнер с внутренним диаметром 4 мм. Пробу вводили при помощи шприца объемом 10 мкм. В качестве подвижной фазы выступал гелий. Скорость движения подвижной фазы составила 1 мл/мин. Режим работы газового хроматографа состоял из изменения температуры термостата с 30 до 300 ºC со скоростью 6 ºC/мин и последующем изотермическим периодом в течение 15 мин. Проба вводилась в испаритель с использованием режима без сброса пробы при температуре 200 ºC. Объем вводимой пробы – 1 мкл. Температура линии переноса (интерфейса) составила 200 ºC. Температура источника ионов составила 180 ºC.

Результаты лабораторных исследований

По данным рентгенофазового (рис. 5) и термического (рис. 6) анализа в составе вещества заполнения сосуда обнаружены следующие компоненты: органическое вещество (ОВ) – 6%, кальцит – 31%, апатит – 30%, гипс – 20%, кварц – 8%, гидрослюда – 5%. Рассчитанные параметры элементарной ячейки апатита составили a=b=9,4203Å, c=6,8801Å и близки к таковым для гидроксилапатита  – минерала, слагающего твердые ткани (кости, зубы) позвоночных и чешую рыб.

Методом сканирующей электронной микроскопии исследованы белые и серо-черные частицы вещества заполнения кувшина (рис. 7). По данным ЭДС анализа в составе белых частиц преобладают кальций (49–53 мас.%) и фосфор (41–42 мас.%) с примесью стронция (⁓1 мас.%), железа (⁓1 мас.%), марганца (0.6–0.8 мас.%), серы (0.8–1.0 мас.%), натрия (0.6–0.9 мас.%) и магния (0.6–1.6 мас.%), алюминия (⁓1 мас.%) и кремния (0.4–2 мас.%). Подобный состав характерен для смеси апатита, кальцита, гипса. При этом достаточно высокое содержание примесей в апатите (железо, марганец, стронций) свидетельствуют о его значительных диагенетических преобразованиях за время, прошедшее с момента захоронения вследствие просачивания поровых вод, содержащих катионы примесных элементов. Следует отметить особую сферическую форму частиц апатита размером 5–10 мкм, что может свидетельствовать о важной роли органических макромолекул (таких, как, например, коллаген) при нуклеации и росте аутигенного апатита [18].

В составе серо-черных частиц обнаружено высокое содержание кремния (56–99 мас.%) и алюминия (15–22 мас.%) с примесями железа (5–7 мас.%), магния (2–5 мас.%), калия (3–4 мас.%), кальция (0.2–6 мас.%), натрия (0.4–10 мас.%), титана (0.5–1 мас.%), фосфора (2–5 мас.%), что не противоречит наличию обнаруженных методом рентгенофазового анализа минералов – кварца (SiО2) и гидрослюды.

Изотопное отношение стронция 87Sr/86Sr в веществе заполнения сосуда составило 0.710177±0.000006, при этом в «фоновом» образце биодоступного стронция (водной вытяжке из материкового суглинка) 87Sr/86Sr отношение – 0.709957±0.000015. Вмещающая порода (археологический материк) погребения представляет собой верхнечетвертичные (el+dQIII) элювиально-делювиальные покровные отложения мощностью не более 5 м, лежащие на осадочных толщах верхнего плиоцена Кочковской свиты (N2kč). Они представлены желто-бурыми карбонатными суглинками, которые образовались в процессе выветривания нижележащих отложений и последующего многократного их переотложения в процессе плоскостного смыва. Для района характерны озерно-болотные отложения, глины и суглинки, редко пески [19].

Поскольку содержание органического вещества (ОВ) в заполнении сосуда невелико (порядка 6%), можно предположить, что найденное изотопное отношение стронция характеризует, в основном, неорганическую (минеральную) компоненту заполнения, причем по данным СЭМ, практически весь стронций приурочен к апатитовой фазе. Учитывая вероятное назначение кувшина в качестве сосуда для хранения пищевых продуктов, а также доступность рыбы в р. Иртыш можно предположить биогенный характер образования апатита из остатков костей млекопитающих и, что более вероятно, костей и чешуи рыб.

Близкие изотопные отношения стронция в веществе заполнения кувшина и вытяжке из суглинка могут свидетельствовать о высокой степени диагенетических преобразований гидроксилапатита под воздействием поровых вод. На рис. 8 приведены нормированные на PAAS (Post-Achaean-Australian Shale [20, p. 172]) содержания редкоземельных элементов в веществе заполнения кувшина (мкг/г) и водной вытяжке из материкового суглинка (пмоль/кг). Положительная европиевая аномалия свидетельствует о восстановительных условиях осадконакопления вмещающей породы – суглинка; эта аномалия унаследована гидроксилапатитом из вещества заполнения кувшина.

По результатам хроматографического анализа жирных кислот в составе вещества заполнения кувшина обнаружены органические соединения, представленные в таблице 1 (см. также рис. 9). Для повышения ­чувствительности определения предельных карбоновых кислот был использован режим регистрации выбранных ионов (по 74 ионам) (рис. 9).

Таблица 1. Органические соединения, обнаруженные в веществе заполнения кувшина

Table 1. Organic compounds found in the substance filling the jug

https://caucasushistory.ru/2618-6772/editor/downloadFile/1818/4698

*TIC – total ion count

**SIR – selected ion recording

В составе смеси обнаружены следующие одноосновные предельные карбоновые кислоты: короткоцепочечная пропионовая (С3:0), среднецепочечная лауриновая (С12:0), длинноцепочечные тридекановая (С13:0), миристиновая (С14:0), пентадекановая (С15:0), пальмитиновая (С16:0), маргариновая (С17:0), стеариновая (С18:0), арахиновая (С20:0)и очень длинноцепочечные бегеновая (С22:0), трикозановая (С23:0), лигноцериновая (С24:0), пентакозановая (С25:0), церотиновая (серотоваяС26:0), гептакозановая (С27:0), монтановая (С28:0) инонакозановая (С29:0). Все они являются насыщенными жирными кислотами (не имеют двойных углеродных связей). Обнаружены также изомеры: изо-пентадекановая (iC15:0) и изо-пальмитиновая (iC16:0) кислоты.

Самыми распространенными насыщенными жирными кислотами, как животного, так и растительного происхождения, являются соединения с неразветвленной углеродной цепочкой, содержащие 16 и 18 атомов углерода – пальмитиновая (C16:0) и стеариновая (C18:0) кислоты. Именно они чаще всего сохраняются в органических остатках, поскольку ненасыщенные жирные кислоты довольно легко разрушаются [21, p. 5]. Преобладающими в исследованной смеси являются пропионовая (20%), пальмитиновая (36%), бегеновая (16,9%), миристиновая (5,4%) и лауриновая (3,3%) кислоты.

Ранее было показано [22; 23], что отношение массовых долей насыщенных жирных кислот P/S (пальмитиновой С16:0 и стеариновой С18:0), P/M (пальмитиновой С16:0 и миристиновой С14:0), P/L (пальмитиновой С16:0 и лауриновой С12:0) может быть использовано для идентификации происхождения органических остатков в археологических материалах. С использованием интенсивностей, полученных при регистрации выбранных ионов (SIR)мы рассчитали отношения указанных кислот: P/S=3,3, P/M=5,1 и P/L=7,1. Полученные отношения указывают скорее на животное происхождение, чем на растительное, поскольку в веществах на растительной основе миристиновая кислота практически отсутствует.

Большинство очень длинноцепочечных насыщенных жирных кислот (так называемые восковые кислоты) С22:0 – С32:0 содержатся в пчелином воске, эпикутикулярном воске растений [23, p. 451]. Содержание серотовой кислоты в пчелином воске может составлять до 15% [24, p. 450], лигноцериновой (более 5%), пальмитиновой (до 14,8%) и монтановой (1,8%) [25, p. 28]. Лигноцериновая кислота также содержится в рыбьем жире. Бегеновая и арахиновая кислоты (наряду с лауриновой, миристиновой, пальмитиновой и стеариновой) содержатся в липидных компонентах меда [26, p. 98].

Также в составе обнаружено органическое соединение класса циклоалканов C16H32–циклогексадекан (5,1%). Он встречается в растениях (например, тимьян) [27, p. 109], в бактериях-актиномицетах, широко распространённых в почвах, также был обнаружен в прополисе [28, p. 193; 29, p. 75, 76].

Короткоцепочечная пропионовая (С3:0) кислота, обнаруженная в составе, может образовываться при брожении углеводородов/сахара и способствует уменьшению образования плесени.

При обработке вещества заполнения кувшина смесью концентрированной соляной кислоты в метаноле (1:10) обнаружены соединения дикарбоновых кислот (табл. 2).

Таблица 2. Соединения дикарбоновых кислот, обнаруженные в веществе заполнения кувшина при кислотной пробоподготовке

Table 2. Dicarboxylic acid compounds found in the substance filling the jug after the acid sample treatment

https://caucasushistory.ru/2618-6772/editor/downloadFile/1818/4699

Далее приведем краткую характеристику возможного происхождения соединений двухосновных предельных кислот. Сукцинаты (соли янтарной кислоты) – продукт метаболизма дрожжей, а также могут характеризовать продукты окисления рыбьего жира [30, p. 665]. Малонаты (соли малоновой кислоты) – продукт ферментации глюкозы. Пимелаты (соли пимелиновой кислоты), производные вовлечены в биосинтез аминокислоты лизина и витамина биотина В7, синтезируется плесенью и дрожжами. Диметилоктандиоат (соединение октандиовой (субериновой) кислоты) содержится в пробковом дереве. Азелаты (соли азелаиновой кислоты) в природе могут находиться в злаковых растениях – пшенице, ржи, ячмене. Себациновая кислота – производное касторового масла, но также содержится в пчелином маточном молочке (апилактозе), вырабатываемом в верхнечелюстных (аллотрофических) железах пчел-кормилиц [31, p. 1]. Метил 4-оксопентаноат (метил-левулинат) – соединение валериановой кислоты, короткоцепочечной жирной предельной карбоновой кислоты.

Также следует отметить, что практически все из перечисленных соединений (янтарная, азелаиновая, пимелиновая, субериновая, малоновая кислоты, левулинаты) обнаружены в зернах пшеницы, ржи и ячменя [32, p. 526, 527].

Обсуждение

Полученные результаты естественнонаучных исследований оказались весьма значимыми в плане изучения археологических древностей саргатской культуры. Прежде всего, поиск аналогий кувшину из могильника Исаковка I определил географически отдаленную территорию, которая в существующих публикациях по проблематике раннего железного века западносибирского региона не обозначена. Обращают на себя внимание форма емкости – кувшин – и орнаментация в виде сгруппированных вертикальных каннелюр в сочетании с горизонтальными желобками. Кроме того, рассматриваемая керамика демонстрирует некоторые технологические особенности – сероглиняная – и форму ручек, верхний прилеп которых оформлен в виде выступа. Подобные сосуды являются продукцией производственных центров оседлого населения предгорной полосы центральных и частично восточных районов Северного Кавказа, а также степной территории, примыкающей с востока к Ставропольской возвышенности (бассейна р. Кумы) [33, с. 51–52; 34, с. 96]. Их датировка определяется исследователями в рамках III–I в. до н.э. [35, с. 40–44], скорее II–I в. до н.э. [34, с. 99]. Отдельные сосуды данной морфологической и орнаментальной традиции, в качестве исключения, могут встречаться и в комплексах раннего I в. н.э. [36, рис. 28, 1]. В качестве импорта они часто входят в состав инвентаря подкурганных захоронений населения северокавказских степей последних веков до н.э. (от Прикаспийского Дагестана до Прикубанья), а также в погребениях раннесарматской культуры Нижнего Дона и Нижнего Поволжья [35, рис. 8,2-4; 37, рис. 32, 6; 38, рис. 4, 7; 6, 4; 8;39, рис. 3, 5; 40, рис. 15, 6]. Между тем приведенные аналогии уступают размерами кувшину из исаковского погребения (рис. 10).

До недавнего времени восточной точкой распространения северокавказского керамического импорта являлось плато Устюрт в Арало-Каспийских степях3. Так, на святилище Терен в погребении 2 главного культового комплекса среди остатков сопроводительного инвентаря находился сероглиняный грубогончарный одноручный кувшин высотой 49,0 см (рис. 10, 2) [41, рис. 323, 324]. Примечательно сходство обеих находок не только по морфологическим и орнаментальным чертам, но и наличию явных следов ремонта. По составу предметов погребальный комплекс западного Устюрта отнесен авторами к сарматским древностям II–I в. до н.э., находя параллели в более северных территориях (Поволжье, Приуралье) [41, с. 27, 31].

Приведенные аналогии не только обозначают новый – северокавказский – вектор межкультурных связей древних обитателей лесостепи, но и вполне естественно порождают вопрос, насколько географически близки кувшин и его содержимое, или ритуальный напиток был изготовлен из местного сырья?

Основываясь на результатах анализа естественнонаучными методами, можно сделать вывод о вхождении в состав заполнения кувшина широкого круга органических веществ различного происхождения, но, тем не менее, имеющих предположительное отношение к производству некоего слабоалкогольного напитка на основе меда (медовухи) и ферментированного с добавлением зерен злаков (вероятно, пшеницы, ржи или ячменя). В то же время отсутствие тартратов (собственно, винного камня) и других характерных соединений (цитратов и др.) указывает на то, что кувшин не использовался для приготовления и транспортировки вина на основе виноградного сока. Тем не менее, о прошедшем процессе сбраживания дрожжей свидетельствует наличие янтарной и пропионовой кислоты. И дрожжи, и сахар в достаточном количестве присутствуют в продуктах пчеловодства (меда, воска, прополиса, маточного молочка). В исследованном образце также фиксируются следы использования злаков, которые могли быть добавлены в виде солода, что в итоге привело к получению напитка, сходного с брагготом (медовухи с добавлением солода). Более того, обнаруженные частицы биогенного апатита, вероятно, могли происходить из рыбьих костей и чешуи, предположительно использованных для производства рыбного клея. На присутствие органических соединений из рыбных продуктов также указывает наличие янтарной кислоты. Рыбный клей издавна использовался как осветлитель при производстве спиртных напитков – вина, пива и медовухи. В пользу рыбного клея на основе желатина (коллагена) говорит сферическая форма апатита, которая отмечена при его кристаллизации и росте внутри внешнеклеточного молекулярного каркаса органического происхождения, как в природных, так и в лабораторных условиях [18].

Констатируя эти факты, рассмотрим возможные гипотетические варианты их интерпретаций. Отсутствие тартратов при наличии сбраживающих продуктов и присутствии злаков позволяет одной из основных версий (но не единственной) считать пиво в качестве ритуального напитка, помещенного в кувшин. Этнография содержит достаточно примеров, где пиво характеризуется ритуальными и символическими коннотациями в семейной и погребальной обрядности различных народов [см. напр., 42; 43]. Употребление пива в скотоводческих культурах подтверждается некоторыми текстами нартовского эпоса и допускается схожими формами слов иранского происхождения. Так у осетин пиво и иные хмельные слабоалкогольные напитки имеют многовековую историю, в большинстве случаев восходящую к древностям от скифов до алан [43, с. 182–186; 44, с. 13–14; 45, с. 129–131, 244–245]. С одной стороны, северокавказское происхождение керамической посуды как будто бы не противоречит этому, с другой – транспортировка такого вида напитка из отдаленного для западносибирской лесостепи региона и следы ремонта емкости не позволяет безоговорочно принять данное предположение.

Еще одно возможное допущение связано с настоями трав/злаков очевидно на медовой основе, также получивших распространение в ритуале индоиранских народов от древности до этнографической современности [43, с. 182; 44, с. 14; 46, с. 263, 264]. Этому не противоречат изложенные выше результаты проведенного исследования и реконструируемая природно-климатическая ситуация в ареале саргатской культуры [47, с. 6–11]. Невозможность проведения ДНК анализа выявленных в образце злаков не позволяет конкретизировать их вид и происхождение, при этом вновь обращает внимание на дискуссионные моменты наличия/отсутствия земледелия у лесостепных коллективов.

Единичные находки зернотерок на поселенческих памятниках позволили В.А. Могильникову говорить о занятии земледелием и существовании посевов, производившихся на пойменных землях [3, с. 307]. Между тем современные палинологические данные не выявили следов культурных злаковых растений в слоях городищ [48, с. 265, 266]. Согласуется с этим и состояние зубочелюстной системы у индивидов из погребений саргатской культуры, для которых отсутствуют случаи кариеса, что бывает при регулярном потреблении продуктов животноводства и минимуме пищи из злаков [7, с. 356–360]. Очевидно, что в этот минимум входили и продукция земледельческих центров, и местные дикорастущие злаки. В пользу существовавшего собирательства дикоросов свидетельствуют результаты анализа нагаров со стенок саргатских сосудов [47, с. 122–133]4.

В этом же ключе могут быть интерпретированы и археологические характеристики самого кувшина. Прежде всего, его размеры (для чего, вероятно, и нужны были две ручки), превышающий в 1,5–2 раза некоторые керамические формы в северокавказских памятниках (рис. 10, 1, 3–4). Не исключено, что такие сосуды производились на заказ, являясь своеобразными статусными символами. Дополнительным аргументом могут рассматриваться не только присутствие «редкостей» в исаковском погребении, но и их количество, граничащее с вычурностью. Привезенные издалека, не связанные между собой и с местной средой, эти предметы характерны для большинства элитных комплексов степного пояса Евразии. Следующим звеном в цепочке рассуждений может расцениваться своеобразная практичность населения саргатской культуры, столь контрастирующая с исключительным богатством инвентаря. Несомненно, одно – ценность предметов для «вечного пира». Такой прагматизм выражен не только депонированием в погребение предметов со следами ремонта (кроме кувшина это относится и к некоторым золотым изделиям), но и сам ритуальный напиток мог быть изготовлен из местного сырья, что было рассмотрено выше. Отсутствие подобных исследований для большинства археологических случаев не позволяет провести сравнительный анализ и разобрать выдвинутые гипотезы, поэтому дальнейшие рассуждения без риска углубиться в область недоказуемых догадок на имеющемся материале едва ли возможны.

Подводя итоги, нельзя не коснуться вопросов хронологии. При этом очевидно, что анализ одной находки из целого ряда пышных погребальных приношений и инвентаря не может служить основанием для датировки всего комплекса. Однако такое уточнение не только определяет культурно-исторический фон, но и представляется актуальным еще и потому, что существуют публикации со ссылкой на могильник Исаковка I, в которых доминирует практика датированных аналогий преимущественно по металлическому импорту – весьма разнообразному. Необходимо отметить, что Л.И. Погодин все исследованные им курганы отнес к I в. до н.э. – I в. н.э., допуская I – начало II в. н.э. в качестве верхней хронологической границы [13]. В работе В.И. Мордвинцевой и М.Ю. Трейстера эллинистические чаши стали основой для датировки саргатских элитных комплексов в пределах второй половины II – начала I в. до н.э. [50, с. 248–249, прим. 42]. При этом не оговаривается, как долго могли использоваться депонированные в погребения разнородные предметы, что не помешало В.Е. Маслову использовать этот же временной рубеж и для поясных накладок [51, с. 36–37]. А.В. Симоненко с учетом нефритовых скоб на лаковых ножнах мечей (эти детали прекрасно представлены в Китае и не столь многочисленны к северу и западу от него) заключил, что в княжеских погребениях на Иртыше нет вещей позже I в. н.э. [52, с. 397].

Представляется, что хронологическая оценка археологического контекста может определяться и с учетом не столь выразительных находок. Среди таковых следует рассматривать северокавказский импортный кувшин, поскольку керамическая посуда в силу своей хрупкости имеет ограниченный срок использования и наряду с ременной гарнитурой может рассматриваться в качестве хронологического индикатора. Принимая во внимание обнаруженный на Устюрте экземпляр, период распространения подобных кувшинов к востоку от основной территории, вероятно, можно отнести к II–I в. до н.э. Появление данной керамики в ареале саргатской культуры, с учетом датировки некоторых сопутствующих предметов ременной гарнитуры [53], очевидно, произошло не ранее второй половины I в. до н.э., скорее всего, около рубежа эр. Основные факторы, в результате которых происходило такое перемещение вещей, едва ли стоит связывать только с существованием налаженных торговых коммуникаций. Вполне очевидно, что саргатские коллективы участвовали в подпитке сарматского мира восточными лесостепными группами. Косвенным подтверждением этому могут рассматриваться репрезентативные инсигнии: дорогое, парадное оружие и прочий аналогичный инвентарь традиционно относят к дипломатическим и/или династийным дарам, или пожалованным правителями своим вассалам. Но этот, несомненно, заслуживающий внимания аспект выходит за рамки данной работы.

В заключение необходимо подчеркнуть, что в ходе проведенного междисциплинарного исследования в древностях раннего железного века Зауралья и Западной Сибири удалось выявить образец северокавказского керамического импорта. Прежде в археологии саргатской культуры Кавказ звучал только в контексте распространения металлургии железа.

 

---

Светлана Владимировна Шарапова

Институт истории и археологии УрО РАН; Уральский федеральный университет

Автор, ответственный за переписку.
Email: svetlanasharapova01@mail.ru
ORCID iD: 0000-0001-9227-3767

Россия, 620108, Россия, г. Екатеринбург, ул. С. Ковалевской, д. 16  

кандидат исторических наук,

ведущий научный сотрудник центра этноистории;

доцент кафедры археологии и этнологии

Александр Яковлевич Труфанов

ООО Научно-аналитический центр проблем сохранения культурного и природного наследия «АВ КОМ – Наследие»

Email: trufanov_alex@rambler.ru
ORCID iD: 0000-0003-3638-4731

Россия, 620028, Россия,  г. Екатеринбург, ул. Токарей, д. 24

к.и.н., старший научный сотрудник

Дарья Владимировна Киселева

Институт геологии и геохимии имени академика А.Н. Заварицкого Уральского отделения РАН; Уральский федеральный университет имени первого президента России Б.Н. Ельцина

Email: kiseleva@igg.uran.ru
ORCID iD: 0000-0002-8682-1541

Россия, Институт геологии и геохимии имени академика А.Н. Заварицкого Уральского отделения РАН, ул. Академика Вонсовского, д. 15, 620016 г. Екатеринбург, Россия; Уральский федеральный университет имени первого президента России Б.Н. Ельцина, ул. Мира, д. 19, 620002, г. Екатеринбург, Россия

к.г.-м.н., старший научный сотрудник

Евгений Сергеевич Шагалов

Институт геологии и геохимии имени академика А.Н. Заварицкого Уральского отделения РАН; Уральский государственный горный университет

Email: shagalov@igg.uran.ru
ORCID iD: 0000-0002-3065-7885

Россия, Институт геологии и геохимии имени академика А.Н. Заварицкого Уральского отделения РАН, ул. Академика Вонсовского, д. 15, 620016 г. Екатеринбург, Россия; Уральский государственный горный университет, ул. Куйбышева, д. 30, 620144 г. Екатеринбург, Россия

к.г.-м.н., старший научный сотрудник

Данил Анатольевич Данилов

Уральский федеральный университет имени первого президента России Б.Н. Ельцина

Email: daniiliinad@gmail.com
ORCID iD: 0000-0001-7886-7147

Россия, 620002, Россия, г. Екатеринбург, ул. Мира, д. 19

к.х.н., доцент

Арина Николаевна Хорькова

Уральский федеральный университет имени первого президента России Б.Н. Ельцина

Email: arina.khorkova@gmail.com
ORCID iD: 0000-0001-7443-6040

Россия,  620002, Россия, г. Екатеринбург, ул. Мира, д. 19

Студент 1го курса магистратуры

Татьяна Геннадьевна Окунева

Институт геологии и геохимии имени академика А.Н. Заварицкого Уральского отделения РАН

Email: okunevatatjana@mail.ru
ORCID iD: 0000-0001-7675-1482

Россия, 620016, Россия, Екатеринбург, ул. Академика Вонсовского, д. 15

младший научный сотрудник

Наталия Геннадьевна Солошенко

Институт геологии и геохимии имени академика А.Н. Заварицкого Уральского отделения РАН

Email: Nats_igg@mail.ru
ORCID iD: 0000-0001-5264-2863

Россия, 620016, Россия, Екатеринбург, ул. Академика Вонсовского, д. 15,

Научный сотрудник

Анастасия Дмитриевна Рянская

Институт геологии и геохимии имени академика А.Н. Заварицкого Уральского отделения РАН

Email: tosenka2008@gmail.com
ORCID iD: 0000-0002-5058-3027

Россия, 620016, Россия, Екатеринбург, ул. Академика Вонсовского, д. 15

младший научный сотрудник

Наталья Сергеевна Упорова

Институт геологии и геохимии имени академика А.Н. Заварицкого Уральского отделения РАН

Email: nuporova84@gmail.com
ORCID iD: 0000-0002-3883-5420

Россия, 620016, Россия, Екатеринбург, ул. Академика Вонсовского, д. 15

к.ф.-м.н., старший научный сотрудник

Дополнительные файлы

Доп. файлы		Действие
1.	Рис. 1. Могильник Исаковка I. 1, 2 – местоположение памятника (отмечено красной звездочкой); 3 – кувшин в погребении 6 кургана 3	Посмотреть (985KB)	Метаданные
2.	Рис. 2. Кувшин из погребения 6 кургана 3 могильника Исаковка I (рисунок Я.В. Смертиной)	Посмотреть (1MB)	Метаданные
3.	Рис. 3. Кувшин из погребения 6 кургана 3 могильника Исаковка I (фото А.Я. Труфанова)	Посмотреть (817KB)	Метаданные
4.	Рис. 4. Кувшин из погребения 6 кургана 3 могильника Исаковка I. Детали (фото А.Я. Труфанова)	Посмотреть (1MB)	Метаданные
5.	Рис. 5. Дифрактограмма вещества заполнения кувшина. m – слюда, Gy – гипс, Q – кварц, Cc – кальцит, Ap – апатит	Посмотреть (195KB)	Метаданные
6.	Рис. 6. Термограмма вещества заполнения кувшина. DTA–кривая дифференциального термического анализа, TG – термогравиметрическая кривая, DTG – дифференциальная термогравиметрическая кривая	Посмотреть (331KB)	Метаданные
7.	Рис. 7. Внешний вид (а, б) и СЭМ-изображения белых (в) и серо-черных (г) частиц вещества заполнения кувшина. Стрелками отмечены точки ЭДС анализа	Посмотреть (568KB)	Метаданные
8.	Рис. 8. Нормированные на PAAS (Post-Achaean-Australian Shale [McLennan, 1989]) содержания редкоземельных элементов в веществе заполнения кувшина (мкг/г) и водной вытяжке из материкового суглинка (пмоль/кг)	Посмотреть (199KB)	Метаданные
9.	Рис. 9. Хроматограммы жирных кислот вещества заполнения кувшина после метилирования в режиме общего ионного тока (TIC – total ion count) (а) и регистрации выбранных ионов (SIR – selected ion recording) (б)	Посмотреть (222KB)	Метаданные
10.	Рис. 10. Кувшин из погребения 6 кургана 3 могильника ИсаковкаI (1) и его аналоги (2–4) (по Онгарулы А., Ольховский В., Астафьев А., Дарменов Р., 2017. Рис. 323; Кореняко В.А., Найденко А.В., 1977. Рис. 4, 7; 8)	Посмотреть (410KB)	Метаданные
11.	Таблица 1. Органические соединения, обнаруженные в веществе заполнения кувшина	Скачать (16KB)	Метаданные
12.	Таблица 2. Соединения дикарбоновых кислот, обнаруженные в веществе заполнения кувшина при кислотной пробоподготовке	Скачать (15KB)	Метаданные

Просмотры

Аннотация - 593

PDF (Russian) - 209