History, Archeology and Ethnography of the Caucasus

Введение

На сегодняшний день анализ имперского опыта для «изучения сложносоставных, мозаичных обществ, для которых свойственно сложное наложение и сосуществование разных, часто отрицающих друг друга режимов культурных различий» [1] продиктован разработкой парадигмы взаимоотношений регионов и центра в масштабах государства.

Имперская матрица в своем стремлении к организации некоего имперского универсума в процессе расширения территории России и формировании нового пространства, с опорой на принципы самодержавной власти и сословности, ставило, прежде всего, задачу обеспечения стабилизации и безопасности существующего режима. Решение поставленной задачи правительство стремилось достичь и за счет достижения лояльности местного населения, в первую очередь политической и социальной элиты, и доминирования русских в национально-государственных институциях. Первостепенной была выработка стратегии по универсализации множественных микросоциумов, находящихся на различных уровнях политического и социокультурного развития. Руководствуясь данным принципом, правительство осуществляло специфические мероприятия по отношению к разным этническим группам. Комплекс мер по их аккультурации и ассимиляции, а также унификации и интеграции окраин империи применительно к России получил название «русификация»1.

На сегодняшний день растет число исследователей как российских [2-5], так и зарубежных [6-8], ориентированных на изучении этого процесса более детально. Феномен империи исследуется ими в рамках т.н. «новой истории империй», или ­империологии, основу которой составляет концепт локальности, а фокус исследования смещается от описательной истории к изучению этнических и культурных различий. Опровергая национальный вектор, рисующий империю абсолютным злом для национальных окраин, продуктивным подходом к пониманию сложной природы Российской империи исследователи-империологи видят в изучении «групп и тенденций внутри нерусских народов, которые желали присоединиться к русскому государству и русской культуре» [9, с. 30]. Важно отметить, что конечным результатом «русификации» должна была стать «русскость» населения окраин Российской империи [11, с.  61].

Таким образом, на современном этапе развития исторического знания, и конкретно кавказоведения, возникает потребность в переосмыслении эпохи Российской империи периода второй половины XIX – начала XX в., когда проходило включение инокультурной периферии в ее состав. Необходимо рассмотреть историю региона в  составе Российской империи через широкий спектр вопросов и проблем, сделав особый акцент на «характере отношений между центром и периферией, реконструкции идеологических обоснований имперской политики и практик» [10].

Выбранный в качестве объекта регион, – Северо-Восточный Кавказ, территория которого была достаточно обширна и разнообразна по своему этническому составу, в рассматриваемых нами хронологических границах – второй половине XIX – начале ХХ в. представлял собой широкое территориальное пространство, где проживали автохтонные народы, сформировавшие к этому времени глубокие социально-политические и культурные традиции. Несмотря на окончание Кавказской войны, здесь сохранялась опасность сопротивления управленческим инициативам российского государства. Последнее подводило Россию к необходимости выработать особую модель управления здешним краем. В связи с этим, центральное место в данной проблематике занимает изучение способов реализации интегративных практик в контексте политики «русификации» на Северо-Восточном Кавказе.

«Русская идея» в дискурсе российского общества

Окраины империи были различны как по религиозному, так и по этническому фактору. Это накладывало опечаток на отношения регионов с центральной властью. Огромный конгломерат, состав которого отличался исключительно пестрым этническим, конфессиональным и социальным разнообразием, требовал от власти «работать в режиме постоянного приспособления к новым ситуациям, перенастройки своего взаимодействия с местными сообществами и поиска возможностей для согласования их интересов с собственными приоритетами» [12, с. 6]. Это означало, что управлять подобным многообразием империи было не просто сложно, – требовался постоянный поиск рычагов эффективного воздействия.

Качественно новым этапом для имперского управления явилась эпоха модерна второй половины XIX в. Отправной точкой на пути к «эпохе великих реформ» стала отмена крепостного права. Российское государство, будучи одной из континентальных империй со сложившимся к этому времени политико-территориальным комплексом, оказалось в бурном потоке процессов модернизации.

Остро встал вопрос о выработке приемлемой модели государственного управления с объединением под единой имперской властью гетерогенных периферий и сохранением «единой и неделимой России». Член Государственного Совета барон Н.И.  Николаи, рассуждая об утверждении «российской силы», не просто призывал «к возможному объединению разнородных элементов», а подчеркивал, что цель этого объединения должна быть «преследуема постоянно, настойчиво, но, вместе с тем, осторожно и разумно», при этом власть может время от времени уступать, но не отходить от главной цели [13, с. 206–207].

На протяжении всего XIX в. вопрос взаимоотношений различных народностей как между собой, так и с властью, становится центральным и в рассуждениях представителей общественно-политической мысли России. Принципы решения т.н. «окраинного» вопроса нашли отражение в работах общественных деятелей и представителей российской интеллигенции [14–17]. Отправной точкой здесь становится т.н. «русская идея», в основе которой была заложена роль внутреннего духовного начала русского народа в коммуникации с иными этносами в истории Российского государства [18]. Помимо соответствия двум критериям, – вероисповеданию и языку, наиболее актуальным в понимании и трактовке определения в отношении русского человека являлась «сплоченность всех подданных империи державным патриотизмом»2.

Дискурс, развернувшийся в российском обществе о поисках ответа на вопрос о включении окраин империи, имел различные точки зрения в зависимости от отношения к концепции «единой и не делимой» России. Первостепенной была необходимость создания целостной нации путем достижения единства веры и языка как духовной основы. Однако в региональной практике эта идея осуществлялась в пространственной диспропорции и не всегда имела задуманный и успешный результат.

Механизмы «русификации» в социокультурном

пространстве

Включение Северо-Восточного Кавказа в состав Российской империи определило новые векторы для его дальнейшего развития. Центральное место в интеграции населения в общеимперское пространство занимал процесс, направленный на то, чтобы проживающие здесь народы стали «соучастниками в истории русского народа» [19, с.  2]. В проектах по управлению регионом подчеркивалось, что «для достижения мира в неспокойном крае, часть которого составляют магометане и горцы, ни в коем случае нельзя руководствоваться грубой силой, произволом, преследованиями… Мир и тишина, купленные этими средствами, были бы непрочны» [21, с. 125]. По мнению одного из российских государственных деятелей того времени Г.А. Евреинова, в перспективе край должен был «стать страной русской культуры», но при сохранении некоторых свобод и прав [21, с. 126]. Лучшим способом для того считалось колонизационное управление [20, с. 482].

Миграционный процесс, имевший на первых порах естественную природу, уже со второй половины XIX в. приобретает не просто очертания механического, а становится главным приоритетным направлением для самодержавия – «военно-казачью оседлость» сменяет «народная колонизация». Одной из причин такого поворота был и социальный фактор, создание в регионе опоры в лице русского населения, позволяло предотвратить угрозу отторжения Кавказа. Однако попытки сделать «благонадежный русский элемент» социальной опорой для административных преобразований преследовали и цель оказания «немаловажного нравственного воздействия» на местных жителей. Кроме того, российское правительство надеялось, что «приток русского земледельческого населения … окажет значительное культурное влияние на ... туземное население в смысле приобщения его к мирному занятию земледелием, … что в смеси с русским населением скорее забудет свое обособление от русских и взаимную вражду» [22, с. 8]. Важно отметить, что планы правительства в этом отношении были осуществлены. Научные исследования подтверждают многовековое положительное влияние на коренное население, особенно в хозяйственном отношении [23].

Важнейшим элементом русской идентичности, которая должна была укрепляться на окраинах России, была его духовная составляющая как один из признаков максимальной политической благонадежности. Принадлежность к православной вере рассматривалась как один из основных маркеров процесса русификации. Здесь особые надежды возлагались на миссионерскую деятельность православной церкви, с помощью которой покорение Кавказа становилось возможным не физически, а духовно. Не имея обширных знаний об обычаях, особенностях быта и менталитете горского населения, невозможность держать горцев в повиновении с помощью одной ­только военной силы, признавали, как военные деятели на Кавказе, так и православное духовенство. Так, в своем рапорте Святейшему Синоду Экзарх Грузии архиепископ Евсевия Карталинский и Кахетинский3 о мерах по успешному распространению православного вероучения среди горских народов, определял их состояние «как полудикое», связывая это с «суровой природой мест их обитания и постоянными войнами друг с другом». Указывая на плачевное нравственное состояние горских народов, экзарх отмечал с похвалой такие качества как гостеприимность и верность своему слову, но делал акцент на их «грубости, жестокости и дикости»4. Однако, обеспечение духовной близости с горцами Дагестана, а равно с чеченцами, кабардинцами, черкесами на западе горного Предкавказья, по замечанию одного из славистов империи А.С. Будиловича, вызывало большие затруднения [24, с. 31]. Подобная мысль подтверждается и результатами миссионерской деятельности православной церкви в русле христианизации горского населения. О малочисленных успехах в изучаемом нами регионе свидетельствовали и сведения о приобщении к православной вере, например, среди чеченского народа, которые публиковались на страницах еженедельно издаваемого печатного издания Владикавказской и Моздокской епархий5. И в более поздний период, при изучении доступных для нас архивных источников, были выявлены случаи обращения горцев Дагестана в христианскую веру, желание которых было продиктовано, в основном, бытовыми установками. Но подобные факты были единичными [25, с. 85–86]. В дальнейшем, российскими властями был выработан целый порядок касательно миссионерской деятельности среди представителей неправославной веры.

Дагестанские исследователи констатируют о весьма активном осуществлении во второй половине XIX в. «политики по внедрению христианства среди горцев», в  частности, Закатальского округа, отмечая ее «насильственный» характер [26, с.  355–356; 27, с. 172]. Р.А. Фадеев, описывая события, относящееся к этому периоду, указывал на факт «обращения природных лезгин в христианство», но, при этом, характеризовал этот процесс достаточно легким. И речь здесь, по словам военного историка и публициста того времени, не шла о перемене веры, – горское население зачастую принимало новую веру «за выгоды, или, скорее, за обещания» [20, с. 420]. Но, несмотря на то, что правительство, безусловно, было заинтересовано в обращении горцев в христианство и всячески способствовало этому процессу, в официальных документах постоянно подчеркивалась недопустимость применения насилия в этом вопросе.

Постепенно, правительством было признано, что миссионерская христианская практика не способствует сближению коренных народов с русской средой, а только усугубляет ситуацию «в губерниях с преобладающим мусульманским населением»6. Приоритетным направлением в развитии народов Кавказа становится ­работа в деле «усвоения языка господствующего племени» [21, с. 126], отмечая, что данный процесс необходимо проводить «не в механическом, а органическом сроднении с русской образованностью» [24, с. 75]. Как утверждал министр народного просвещения граф Д.А.  Толстой: «...конечной целью образования всех инородцев, живущих в пределах нашего отечества, бесспорно, должно быть обрусение их и  слияние с русским народом» [29, с. 23]. В этот период главным посылом в сфере образования для горцев со стороны правительства была их полезность как граждан «не на воинственном, а преимущественно на мирном поприще, но при этом не отказываясь от своих природных нравов, обычаев, верований…» [30, с.  300]. Хотя многие подчиненные и начальники округов занимали позицию о ненадобности горцу какого-либо образования, отсутствие которого предоставит возможность «легче справляться с ними, чем, вооружив их знаниями» [31, с. 5].

Тем не менее, начавшийся процесс распространения русского национального сознания на другие народы через русский язык должен был стать попыткой вызвать у  народов империи чувство принадлежности к России. Все это было звеньями одной цепи, применяемыми на практике имперскими чиновниками путем просвещения. Однако степень эффективности проекта была разной в регионах. Отметим, что слабые результаты были отмечены на Северном Кавказе и в Средней Азии по причине бытования здесь неподконтрольных государству мусульманских учебных заведений, составляющих особую часть социокультурного пространства. Учитывая повышенную религиозность населения края, в первых горских школах, организованных после окончания Кавказской войны во время деятельности наместника А.И. Барятинского, имел место симбиоз в обучении основ религиозного вероучения: православного и магометанского. Последнему уделялось особое внимание со стороны администрации края и инспекции, которые опасались того, что обратный процесс оттолкнет от школы учеников [32, с. 502].

Однако курс на внедрение русского языка составлял главную цель для имперской администрации. Учитывая тот факт, что не все горцы принимали полезность российского образования, организовать аульные школы и классы с преподаванием русского языка в них было крайне сложным, а «в некоторых местах было не просто трудным, но и невозможным»7. Причиной тому, по мнению российской администрации, было засилье «власти шейхов и мулл» в обществе, сильно препятствовавшее процессу «приобщения народа к общему порядку государственной жизни, его просвещению и сближению с русскими интересами»8. Еще во время Кавказской войны имела место практика назначения мулл российской администрацией. При мечетских школах (мадраса) преподавали муллы и кадии, прошедшие специальную подготовку при Дагестанском народном суде и получившие разрешение на преподавательскую деятельность. Так, еще в 1848  г. дербентский градоначальник и управляющий гражданской частью обратился к  командующему войсками на Кавказе князю М.С. Воронцову с ходатайством утвердить Аджи-муллу Садыка в звании дербентского кадия как «благонамеренного» и преданного правительству подданного империи9. Подобная практика имела место ­и  в  последующие годы, но для этого не были ­выработаны соответствующие правовые основы10.

После окончания Кавказской войны в селах Северо-Восточного Кавказа появились первые светские школы.

Прогрессивная часть из числа местного населения осознавала, что в новых модернизационных условиях знание русского языка просто необходимо. В Дагестане, в частности, в высокогорной ее части, имели место случаи сбора средств местными жителями на строительство школ [33, с. 59].

В конце XIX – начале ХХ в. непростая международная обстановка и распространение пропагандистских идей турецких агентов на Кавказе среди мусульманского населения с призывом не повиноваться российским властям вынудили последних с  особым вниманием относиться к деятельности мусульманского духовенства и педагогического персонала в школах. В одном из предписаний начальника Бакинского губернского жандармского управления по розыску полковника С.Ф. Северитовского помощнику в Дагестанской области указывалось «напрячь все усилия к самому детальному освещению настроения населения вверенного Вам района во всех сферах общественной жизни…»11.

Одним из мероприятий в рамках этой деятельности стала попытка принудительного введения русского языка в официальное делопроизводство в начале ХХ в., обернувшаяся антиписарским восстанием в горных аулах Дагестана. Необходимость реформы была продиктована не только проведением русификаторской политики, но  и  незнакомством российских чиновников с арабской письменностью, что, в свою очередь, мешало им осуществлять контроль за деятельностью сельских должностных лиц, т.е.  мусульманского духовенства12. Аналогичные ситуации имели место и в других мусульманских регионах, где насильственные попытки ввести русский язык были также отмечены провалом для имперских чиновников [4, с. 243].

Заключение

Одной из первостепенных задач для российской власти в регионе после окончания Кавказской войны было осуществление интегративных практик, идеологическим обоснованием которых служил процесс «русификации». Политика по включению русского компонента проявилась во многих сферах жизни народов, проживавших на периферии государства. Значительный русифицирующий потенциал несла переселенческая политика. Совместное проживание русского и северокавказских народов вызвало к жизни процесс взаимной аккультурации, что проявилось главным образом в быту, в хозяйственном плане, а также во взаимодействии норм поведения.

Представленный в данной статье к рассмотрению социокультурный вектор,  – православная миссия и светское образование на русском языке в инокультурной среде, стали не только политическими составляющими процесса интеграции, но и взаимодополняющими факторами. Несмотря на определенные успехи в рассматриваемых сферах, признавалось наличие и провальных тенденций, особенно в религиозной сфере. Здесь демонстрировалось взаимоуважительное отношение, достигаемое сведенными до крайнего минимума контактами противоборствующих сторон.

В целом причиной сворачивания многих мероприятий по русификации региона происходило по причине из-за весьма расплывчатых представлений об способах интеграции коренных народов империи в единое целое. У властей отсутствовали единые подходы и методы осуществления данной политики. Также не были учтены многие факторы, прежде всего, традиционный уклад хозяйства и устойчивые мировоззренческие ориентиры населения, формируемые развитой системой конфессионального образования на Северо-Восточном Кавказе. Не всегда учитывались и географические особенности местности.

Olga B. Khalidova

Author for correspondence.
Email: o.khalidova2011@mail.ru
ORCID iD: 0000-0002-3454-9427
SPIN-code: 8833-7690

Russian Federation

PhD in History,

Senior Researcher

Views

Abstract - 121

PDF (Russian) - 47