History, Archeology and Ethnography of the Caucasus

Проблематика советского языкового строительства на Северном Кавказе в 1920–1930-е гг. является традиционной для отечественного кавказоведения. Начиная с 1920-х гг. и по настоящее время в рамках разных наук: языкознания, социолингвистики, социологии, истории –сложился и продолжает развиваться корпус профильных исследований. Изучение языкового строительства осуществляется как в широких рамках вопросов национально-государственного и культурного строительства на Северном Кавказе в 1920-е гг., так и в качестве самостоятельного объекта исследования [1−5].

Анализ историографии языкового строительства 1920–1930-х гг. в Адыгее свидетельствует о том, что в исследованиях 1920–1990-х гг. [6−8] создание письменности для адыгов (переход сначала с арабской на латинскую, а затем на кириллическую основу) получило высокую оценку: латинизированный алфавит позволил ликвидировать неграмотность огромного количества людей, расширил возможности для получения начального и среднего образования, способствовал развитию национального литературного языка и литературы, появлению национальной прессы и, в целом, интеграции адыгов в советское политическое и культурно-идеологическое пространство.

В 2010-е гг. в западной и российской академической науке появились исследования, свидетельствующие о неоднозначности и нелинейности процессов латинизации алфавитов языков народов Северного Кавказа [9−12].

И новые, и уже существующие исследования дают возможность продвинуться в изучении проблем языкового строительства в Адыгее, находящихся в стороне от магистральных направлений. Так, в исследовательской тени продолжают оставаться «арабисты», т.е. часть мусульманского духовенства и мусульмански образованной адыгской интеллигенции, выступавшие за сохранение арабского шрифта.

В советской кавказоведческой историографии «арабисты», сторонники реформирования арабского алфавита и создания письменностей на арабской основе, традиционно маркировались как косные реакционные мракобесы, державшие народ в тисках невежества через сохранение арабского алфавита, «трудного в изучении и недоступного широким массам простых тружеников». Такая позиция закрепилась в отечественной историографии и долгое время вообще не подлежала анализу, что упрощало и искажало картину языкового строительства. Заполнение данных исследовательских лакун определяет актуальность данной статьи.

Целью данной статьи является анализ позиций мусульманского духовенства и верующих Адыгейской автономной области в ходе реализации политики латинизации. В такой постановке данный вопрос ставится в адыговедении впервые.

Для реализации цели нами поставлены задачи: выявить сферы, в которых функционировал арабский шрифт у адыгов к началу языковой реформы; реконструировать сложившийся в 1920-х гг. дискурс советской власти по поводу арабского шрифта и арабского языка для народов Северного Кавказа; проанализировать полемики между «арабистами» и «латинистами» на Северном Кавказе, развернувшиеся на конференциях по горской культуре в середине ­1920-х гг.; определить идейные позиции и аргументацию «арабистов» в Адыгее, персонифицировать сторонников сохранения арабского шрифта, проанализировать, в каких формах проявлялась позиция «арабистов», выявить мотивы и практики противостояния латинизации, исследовать их влияние на проведение языкового строительства в регионе.

Под латинизацией в данной статье понимается часть политики культурной революции 1920-х гг. по созданию латинизированных систем письма как для бесписьменных народов СССР, так и для народов, имеющих развитые системы письма.

Источниковую базу работы составили документы разных видов и типов – всесоюзные законы и нормативные акты Адыгеи, касающиеся школьного образования и языковой реформы; делопроизводственная документация (протоколы, стенограммы, отчеты, доклады) партийных и советских органов власти Адыгеи по вопросам латинизации; материалы конференций по культурному строительству горских народов в Пятигорске (1923 г.), Ростове-на-Дону (1925 г.), стенографический отчет Тюркологического съезда в Баку (1926 г.); протоколы съезда духовенства и верующих Адыгеи 1925 г. и женского религиозного съезда в ауле Егерухай 1928 г. Большой информационной отдачей обладают статьи теоретиков и практиков латинизации 1920-х гг., опубликованные в специализированных советских изданиях, посвященных языковому строительству, – «Новый Восток», «Культура и письменность Востока». Реализацию поставленных задач невозможно представить без материалов периодической печати Северного Кавказа и Адыгеи 1920-х гг. К специфическому типу источников, значительно расширяющих представление о реакции мусульманского духовенства на латинизацию, относятся сводки и ежемесячные обзоры политического состояния СССР ОГПУ в 1925–1928 гг., в структуре которых отдельное место занимает раздел «О состоянии мусульманского духовенства» автономий Северного Кавказа в 1920-е гг.

Методологическими принципами исследования стали принципы историзма, объективности и системности. Продуктивным для анализа избранного ракурса проблемы является семиотический подход, где «неконвенциональная трактовка знака в сакральном тексте предстает как иррациональное и субъективно-пристрастное отношение к слову, особое благоговение перед словом священного текста» [13, с. 78].

Тема противостояния «арабистов» и «латинистов» проходит через все публикации второй половины 1920-х гг., посвященные культурной революции и языковому строительству в мусульманских регионах страны.

Впервые понятия «арабисты» и «латинисты» появляются в ходе полемик о новом латинизированном алфавите в Азербайджане в 1921 г. Позже Азербайджан станет флагманом всесоюзной латинизации. Основные аргументы «арабистов» и «латинистов», сформулированные на дебатах в Азербайджане,
практически не изменятся, когда языковая реформа примет всесоюзный характер и охватит ряд других народов и регионов. В разных вариациях эти доводы будут повторяться практически до конца 1920-х гг.

Развернутое определение арабистов содержится в одном из текстов ­1920-х гг.: «Арабисты раньше были известны под названием реформистов, ислахистов, пока не было вопроса о перемене алфавита. Но как только появились так называемые латинисты, то с того момента реформистов стали называть арабистами. Они стояли за сохранение арабского алфавита с условием его реформирования» [14, с. 37]. В статье Ю. Назирова, подводящей итоги латинизации, арабистами называются «сторонники сохранения старого арабского алфавита и реформированного арабского алфавита» [15, c. 11].

Для осмысления цели данного исследования представляется важным охарактеризовать культурный опыт создания алфавитов для адыгов как на арабской, так и на кириллической основе, накопленный к моменту осуществления советской языковой реформы в Адыгее.

В XIX в. в период интеграции Северного Кавказа в Российскую империю стала складываться система колониального знания об адыгах, в рамках которой продвигались алфавиты и на арабской, и на кириллической основе. Всего с первой четверти ХIХ в. вплоть до 1918 г. русскими учеными-кавказоведами и адыгскими просветителями было создано 16 алфавитов адыгского языка, из них 7 – на арабской, 9 – на кириллической основе. Все эти алфавиты применялись для ограниченных во времени задач и были рассчитаны на аристократические сословия и узкий круг людей. Сфера функционирования алфавитов на арабской основе была ограничена рамками тех аульных медресе, где они преподавались. Единственный алфавит на арабской графической основе, получивший относительное распространение среди восточных адыгов (кабардинцев), был создан основателями Баксанского культурного движения в начале ХХ в. Нури Цаговым и Адамом Дымовым1.

Сосуществование и соперничество арабской и кириллической основ алфавита было характерно для Северного Кавказа на протяжении всего имперского периода и продолжалось в первые годы Советской власти.

Арабский шрифт, на котором были созданы первые алфавиты, соответствовал представлениям адыгов об арабском алфавите и арабском языке как о части символической Вселенной, сконцентрированной вокруг Священной книги, Корана. М. Резван справедливо отметила, что «текст Корана, отдельные суры, айаты, слова и буквы, являясь частью сакральной системы, приобретают собственную сакральность. Для неарабоязычных мусульманских народов любая надпись, выполненная арабской графикой, приобретала сакральное значение, передавая его и самому предмету» [16, c. 42, 51]. Эти слова в полной мере распространяются и на адыгов.

В этом культурном контексте важно было символическое пиететное, граничащее с эстетическим чувством, отношение адыгов к арабскому языку и арабским буквам, хотя грамотность на основе арабского языка не была распространена широко: к моменту образования Адыгейско-Черкесской автономной области в 1922 г. грамотность адыгского населения составляла 6,87%, процент грамотных женщин составлял 1,64% [17, с. 319]. Грамотой владело в основном духовенство, немногочисленная адыгская интеллигенция и представители высшей социальной иерархии.

Арабская графика стала основой первых советских букварей в первой половине 1920-х гг. Они создавались по инициативе первых советских органов управления для адыгов Кубано-Черноморской области – Комиссариата по горским делам Кубано-Черноморского ревкома, а также Горского исполкома. В региональных источниках 1920–1921 гг. существовало устойчивое выражение «черкесский шрифт» [18], под которым понимался адыгский алфавит на основе арабской графики.

Адыгские просветители С. Сиюхов, И. Хизетль, Ш. Кубов, Х. Тлецерук много работали над созданием первых букварей. Еще до 1917 г. С. Сиюхов, для которого создание букваря для детей было важным личным просветительским проектом, составил букварь адыгского языка на арабской графической основе, изданный в 1919 г. тиражом в 3000 экземпляров2. В 1921 г. букварь был переиздан в исправленном и дополненном виде в количестве 3000 экземпляров. На этом букваре в Адыгее обучались в 42 школах3, им были снабжены все адыгские (черкесские) школы Черноморской губернии4. В 1918 г. в Екатеринодаре по решению Кубано-Черноморского ревкома алфавит на арабской графической основе был составлен адыгским просветителем А.И. Бекухом. На основании этого алфавита в 1920-1921 гг. выпускалась первая стенгазета для адыгов Кубано-Черноморской области – газета Кубано-Черноморского отделения РОСТА «Советская Кубань» («Советскэ Кубань») [19, c. 267].

Создание алфавитов на арабской графике в 1918–1921 гг. «не выпадало» из привычного этноконфессионального контекста, не создавало ощущения разрыва с прошлым, с традициями и не было болезненно новым для адыгского населения.

Всесоюзная советская языковая реформа, начавшаяся в 1920-х гг., идеологически обосновывалась целым рядом политических документов Советской власти. И.В. Сталин как главный советский специалист по национальному вопросу систематически обращался к проблематике государственного языка и родных языков.

«Декларация прав народов России» от 15 ноября 1917 г., основа основ национальной политики большевиков, провозглашала равноправие всех наций, отмену национальных и национально-религиозных привилегий и ограничений, свободное развитие национальных меньшинств и этнографических групп России. Ряд законодательных актов 1918–1919 гг. провозглашал право применения местных языков в ходе судебного процесса и в школах.

Тема «родной», «близкой», «понятной» власти – суда, администрации, говорящих на родных языках для трудящихся масс окраин, – поднималась Сталиным постоянно, в отдельных статьях и на выступлениях на партийных съездах. Родной язык становился средством установления «духовной связи», как писал Сталин, между народными массами и властью. «Только таким путем можно сделать Советскую власть понятной и близкой для трудящихся масс окраин» [20, c. 358; 21; Т. 4. С. 351–363]. В 1918–1920-х гг. первый нарком по делам национальностей развил тему равноправия языков меньшинств и большинств, необходимости развития школы, суда и администрации на родном языке [21; 20, с. 236–239, 394–398].

Переход на латинскую основу письма можно считать первым этапом «советской графической революции», как назвал процессы советского языкового строительства выдающийся лингвист 1910–1930-х гг. Е.Д. Поливанов. В качестве графической основы для бесписьменных народов была выбрана латиница, равно дистанцированная от арабицы как синонима косности и регресса, символизирующей в риторике 1920-х гг. зависимость от реакционного духовенства, невежество и отсталость, так и от кириллицы, отсылающей к православному прозелитизму и эксплуатации нерусских народов в Российской империи. «Русская графика, – писал теоретик и практик латинизации, известный лингвист Н.Ф. Яковлев, – благодаря ее распространению через миссионерские школы, получила для некоторых народностей неприятный для национального чувства привкус русификаторства и насильственной денационализации»5. Латиница стала символом приобщения к европейской культуре, прогрессу и мировой революции.

«Застрельщиками латинизации», по выражению Е.Д. Поливанова [22, c. 317], стали якуты, у которых в 1917 г. появляется алфавит С.А. Новгородова. Флагманом перехода с арабской графики на латинскую стал Азербайджан. Проект латинизации тюркских алфавитов, начавшийся в Азербайджане как локальный, через несколько лет стал всесоюзным и охватил не только тюркские народы. Оргбюро ЦК РКП(б) на основе доклада И. Сталина «О латинском шрифте в мусульманской письменности» 25 сентября 1922 г. поддержало Азербайджанский ЦИК по введению латинского шрифта в мусульманской письменности6. Это было первое решение Центра о латинизации.

Первый опыт латинизации на Северном Кавказе был реализован в Осетии, хотя в последней существовала развитая письменность и книжная культура на кириллической основе. С 1922 г. в Горской АССР осетины, чеченцы и ингуши учились в школах на родном языке и алфавите на латинской основе» [23, с. 70].

В Адыгее в 1924 г. был принят за основу проект латинского алфавита для западных адыгов (адыгейцев), созданный профессором Института восточных языков Н.Ф. Яковлевым. Яковлев был командирован в Адыгею в 1923–1924 гг. для изучения фонетики адыгейского языка и создания грамматики и алфавита на латинской основе. Аспирант кафедры кавказского языкознания Московского НИИ этнических и национальных культур народов Востока СССР Дауд Ашхамаф, работавший с Яковлевым, позже стал основоположником адыгской академической лингвистики.

Партийные и советские власти Адыгеи поддержали латинизацию, однако осознавали необходимость осторожности и постепенности в переходе на новый алфавит. С. Сиюхов, заведующий облоно Облисполкома Адыгейско-Черкесской автономной области (далее – АЧАО) не раз публично предостерегал от форсирования языковой реформы и указывал на очевидные риски, с которыми столкнется ее реализация.

В докладе Облоно Облисполкому Адыгеи за 1922–1923 г. Сиюхов в качестве отдельного раздела выделил вопрос «О черкесской графике». Он обратил внимание на религиозную традицию, освящавшую арабский шрифт: Коран, ниспосланный на арабском языке, делал арабский алфавит в глазах мусульман даром Всевышнего. «Мусульмане, возбуждаемые фанатическими муллами, увидят в замене шрифта латинским измену вере и откажутся от изучения родного языка при помощи иноверной графики»7, – предостерегал Сиюхов, предвидя неизбежную негативную реакцию духовенства и вовлечение рядовых мусульман в эти процессы. С. Сиюхов указал, что латинский шрифт не может удовлетворить всех фонетических особенностей адыгейского языка, поэтому для их обозначения придется создавать «невероятные комбинации разных букв и придумывать новые знаки».

Латинизированный алфавит Яковлева стал распространяться в виде пилотного проекта среди инспекторов облоно и учителей-черкесов. При Совпартшколе в 1924–1925 гг. работали курсы делопроизводства для слушателей-черкесов, курсы для секретарей волостных исполкомов и сельских советов8. Несмотря на начало латинизации, в Адыгее по решению партийной коллегии временно продолжалось издание книг, прежде всего букварей, на арабском шрифте9.

К середине 1920-х гг. среди партийных идеологов реформ и ученых, работающих в сфере языкового строительства, сложился устойчивый нарратив
по поводу арабской графики, в котором она символизировала прошлое, отсталость и препятствие для прогрессивного развития. Очень важен был и внешний, международный фактор, о котором писал академик В.М. Алпатов: «В те годы переход на латиницу происходил и в Турции. При всей разнице общественных процессов в двух государствах в них была и общая сторона – европеизация культуры…За турецким опытом в те годы у нас пристально следили» [24, c. 65].

Тема бесперспективности и исторической обреченности арабского шрифта для народов Северного Кавказа настойчиво звучала на масштабных региональных конференциях. В июле 1923 г. в Пятигорске Юго-Восточным бюро РКП(б) была созвана конференция по вопросам просвещения горских народов, в 1925 г. – 2-ая конференция по культурному строительству горских народов Северо-Кавказского края в Ростове-на-Дону. Обе конференции поддержали латинизацию, но отвергли всякое воздействие свыше и оставили право выбора графической основы за регионом10. «Из трех основ, – говорилось в резолюции пятигорской конференции, − арабской, русской и латинской, принятой той или другой народностью, совещание высказывается в пользу латинской основы как наиболее красивой, четкой, достаточно отвлеченной, чтобы не быть элементом русификации …» [25, c. 71]. Характер обсуждения проблемы латинизации алфавитов на обеих конференциях показывает, что конференции принимали в отношении арабской графики не столько культурно-просветительское и техническое, сколько политическое решение.

Материалы этих конференций давно введены в научный оборот, а их резолюции цитируются практически в каждой работе по культурной революции и языковому строительству. Представляется важным обратить внимание на аргументы противников латинизации, т.н. «арабистов», голос которых практически не слышен в исторических исследованиях.

Н.К. Мухитдинов, представитель Наркомпроса ТАССР со своим докладом «Арабизм или латинизация», был единственным оппонентом латинистов на конференции в Ростове-на-Дону. Он оппонировал, прежде всего, последовательному стороннику латинизации, завотделом образования и культуры Северо-Кавказского крайисполкома, У. Алиеву и профессору Н. Яковлеву. Мухитдинов предостерегал от поспешного введения латинизированных алфавитов в регионах с развитыми традициями ислама, призывал к осторожности: «не следует никогда фетишизировать шрифт, принятие шрифта еще не делает революции» [26, c. 141]. Мухитдинов считал, что латинский шрифт обладает целым рядом недостатков и предложил ограничиться реформой арабского шрифта (увеличением числа гласных звуков), а вопрос о латинизации шрифта принять в порядке «агитации и обсуждения».

Доклад Мухитдинова подвергся резкой критике, прежде всего со стороны У. Алиева, и не был поддержан участниками конференции. Яковлев допускал введение латинской графики для мусульманских народов, если устойчивая
традиция религиозной письменности и широкое распространение грамотности на арабской основе не вызовут противодействия введению нового письма [26, c. 136].

Первый Всесоюзный Тюркологический съезд (26 февраля – 6 марта 1926 г.) в Баку подвел черту под полемиками о целесообразности реформирования арабского шрифта и перспективах латинизации. Большинством голосов (из 134 делегатов 101 – за, 7 – против, 9 – воздержались) съезд принял резолюцию о новом тюркском алфавите, основанном на латинском шрифте.

Единственным «арабистом», выступавшим за реформирование арабского алфавита, был делегат из ТАССР Галимджан Шараф, татарский общественно-политический деятель, автор первых советских татарских букварей на арабской основе. В своем докладе, длившемся более трех часов, Шараф предложил оставить вопрос выбора латинского шрифта для тюркских народов открытым, признавая, что обе – арабская и латинская – системы шрифтов могут быть приемлемыми для тюркских языков [27, c. 418].

Вплоть до середины 1926 г. в Адыгее, несмотря на решения пятигорской и ростовской конференций и Тюркологического съезда, не проводилось системной работы по ликвидации неграмотности на новом латинском алфавите. Первоначальное отношение к алфавиту было сдержанным и настороженным «не только среди темных масс, но и среди культурных слоев населения». Источники свидетельствуют, что часть населения уже «ликвидировала неграмотность» на основе арабской графики и рисковала вновь оказаться неграмотной в условиях новой языковой реформы. Известный адыгский писатель А.К. Евтых в книге «Улица во всю ее длину» образно передает ощущения людей того времени. Герой романа Ибрагим вспоминает: «Адыги никогда не имели письменности, а тут сразу ввели, в двадцатых годах. Ибрагим выучился. А только однажды утром неграмотным проснулся: принесли газету, а в ней объявление, что новый латинский алфавит взамен арабского» [28, c. 28–29].

По данным о состоянии народного образования в 1923–1925 гг., число грамотных на арабской основе адыгов АЧАО составляло 8260 человек, т.е. 12,2% населения [29, с. 176]. В эту цифру вошло число грамотных до 1923–1924 гг. и число лиц, неграмотность которых была ликвидирована на арабизированном алфавите в 1924–1925 г. В 1925–1926 гг. процент грамотного населения среди адыгейцев в АЧАО11 составил 12,4%. Н.Ф. Яковлев в курсе лекций, прочитанных в Первом МГУ, дает немного иные сведения – в 1926 г. грамотность адыгейцев (по его наименованию, «нижние кяхи») составляла 16,9% [30, c. 60]. На Бюро Адыгейского обкома ВКП(б) в марте 1926 г., при обсуждении итогов Тюркологического съезда, говорилось о наличии «массы грамотного взрослого населения на арабской основе»12.

В течение 1924 – первой половине 1927 гг. в Адыгее сформировалось определенное информационное пространство и читательская среда, в которой функционировал арабский шрифт, – за этот период на основе арабской графики было издано 25 названий книг объемом 115 печатных листов и тиражом 68475 экземпляров [31, с. 298].

Как и предостерегал С. Сиюхов, мусульманское духовенство и верующие негативно отреагировали на замену арабизированного алфавита. К моменту языковой реформы духовенство представляло собой авторитетный социальный слой, хотя и стремительно теряющий свои статусные и профессиональные позиции: происходила трансформация их социальных ролей, функции духовенства, кроме культовой, перераспределялись между советскими органами суда, образования, ККОВами, ЗАГСами. В Адыгее в 1923–1924 гг. служило 146 эфенди13, в 45 аулах действовало 126 мечетей14, из них 7 мечетей были построены в советское время.

Н.Ф. Яковлев, подводя итоги латинизации на Северном Кавказе, писал, что в Адыгее «латинскому алфавиту пришлось выдержать борьбу с распространенным здесь уже после революции массовым письмом на арабской основе» [30, c. 63].

Существует не так много источников, по которым можно судить о реакции адыгского мусульманского духовенства и верующих на реформу письма, и даже имеющиеся сведения чрезвычайно скупы. Большинство публикаций 1920–1930-х гг., посвященных итогам культурного строительства в Адыгее, содержит расплывчатую, лишенную конкретики информацию о противодействии духовенства латинизации. Неясно, в чем же конкретно выражалась «бешеная агитация против латинского алфавита», «стремление ориентировать адыгейский народ в национально-культурном строительстве на панисламистский Восток», о которых говорилось в партийных протоколах и северокавказских периодических изданиях 1920-х гг. [32, с. 365–366].

Одним из красноречивых событий, в ходе которого была впервые высказана позиция духовных авторитетов по поводу сохранения арабской графики, является съезд мусульманского духовенства и верующих Адыгеи в августе 1925 г. [33], состоявшийся практически сразу после конференции в Ростове-на-Дону.

Относительно информативный объем сведений о съезде содержит сводка ОГПУ за октябрь 1925 г. и протокол заседания съезда. Съезд был инициирован Областным исполкомом АЧАО и являлся способом найти компромисс между советской властью и духовными авторитетами, что в целом свойственно политике большевиков в отношении ислама в первой половине 1920-х гг.

Председателем съезда был уполномоченный по созыву съезда, сотрудник Облисполкома, М. Гатагогу, а секретарем – С. Сиюхов. Документы не содержат сведений о том, как делегировались его участники. Известно, что на съезд прибыло 124 человека, эфенди и верующих. В президиум съезда было избрано 10 человек, в том числе самые влиятельные служители мусульманского культа – бывший кадий Екатеринодарского горского словесного суда и бывший член Областного советского суда Магомет Совмиз, эфенди Забит Идрисов, бывший кадий Майкопского горского суда Джанхот Хатков, эфенди Нух Меретуков. В центре внимания съезда находились вопросы создания Духовного управления мусульман в Адыгее и характера преподавания в медресе, которые предполагалось открыть.

Важный в контексте нашего исследования вопрос о замене латинского шрифта арабским был поднят при обсуждении проблем реформирования мусульманского образования. Влиятельный эфенди М. Набоков, выпускник университета Аль-Азхар, предложил на съезде заменить арабским алфавитом вводимый латинский шрифт15, однако его аргументация и решения съезда по этому вопросу не зафиксированы в выявленных источниках.

Вопрос замены латинского шрифта на арабский находился в одной плоскости с решением съезда об открытии в Адыгее двух школ-медресе (в Фарсском и Псекупском округах16) как последней возможности сохранения и трансляции знания арабского языка, Корана и ислама. Предполагалось, что медресе с числом учеников до 30 человек в каждом будут содержаться за счет добровольных пожертвований. На фоне количества детей, охваченных советской школой, это число невелико. После съезда кадии Псекупского и Фарсского округов начали собирать средства на постройку медресе.

По имеющимся источникам невозможно проследить, были ли решения съезда по открытию медресе реализованы. Многочисленность участников съезда позволяет рассматривать его как реакцию на продвижение светского атеистического образовательного проекта, а сам съезд как инструмент мобилизации верующих для противостояния этому проекту.

В разгар латинизации главная областная газета «Адыгейская жизнь» публикует на русском языке передовицу «К вопросу о латинизации адыгейского алфавита» Д. Ашхамафа17, работавшего с Н.Ф. Яковлевым над созданием адыгейской письменности. Ашхамаф был выпускником известного медресе «Галия» в Уфе и может быть условно отнесен к арабски образованной адыгской интеллигенции. Статья оказалась прошита смыслами, касавшимися судьбы арабского шрифта в условиях латинизации алфавита.

Ашхамаф уходит от негативных оценок арабского шрифта, характерных для властного дискурса 1920-х гг., общими фразами («религия не сильна алфавитом») обходит тему замены шрифта, переключая внимание читателей на другой аспект языковой реформы, а именно ее масштабность, позволяющую вписать реформу алфавита в Адыгее в широкий контекст международной и ­внутрисоюзной повестки, тем более, что аналогичная реформа письменности уже была реализована в Турции, в том числе и у турецких черкесов18.

Воспользовавшись утверждением Т. Мартина о том, что советское государство использовало практики «сигнализирования» через газеты, можно сказать о том, что статья Д. Ашхамафа и была такого рода сигналом, направленным и на духовенство, и на часть адыгской интеллигенции, не поддержавшей форсированную латинизацию, означающим, что вопрос о сохранении и реформировании арабского шрифта закрыт.

В июле 1926 г. Бюро обкома ВКП(б) Адыгеи одобрило латинизированный алфавит19. В это время был создан центр для руководства латинизацией в масштабах СССР – Всесоюзный Центральный Комитет Нового Тюркского алфавита с местопребыванием в Баку и с представительством его в Москве, его возглавил председатель ЦИК Азербайджана Самед Ага Агамали-оглы20.

В 1927 г. в Адыгее был завершен переход с арабской на латинскую графику, в октябре появились первые книги и брошюры на латинице и все издания стали публиковаться на латинской основе21, с апреля 1928 г. черкесская часть газеты «Адыгейская жизнь» была переведена на латинскую основу22.

«Вопросы латинизации проходят очень туго», – говорилось в отчетном докладе Адыгейского обкома ВКП(б) на 4-ой партконференции в ноябре 1928 г.23. Даже «ответственные работники» не спешили изучать черкесский алфавит на латинской основе24. «Ликвидация на латинской основе идет недопустимо медленно», – писала «Адыгейская жизнь» о результатах проверки грамотности населения Особой комиссией при обкоме ВКП(б)25. Психологически часть населения не была готова принять новый алфавит. Известно, например, что в ауле Пчегатлукай крестьянин проник в Штаб всеобуча и уничтожил 25 новых букварей [35, c. 34].

В июне 1927 г. начинаются массовые ликвидации медресе, единственной структуры, где сохранялось преподавание арабского языка и воспроизводились кадры «духовного сословия». Согласно сводке ОГПУ, в Адыгее в июне 1927 г. учтены 23 медресе (11 для взрослых, 12 для детей). К концу июня 1927 г. было закрыто 19 медресе, закрытие 4 медресе планировалось в ближайшее время [36].

Одновременно с закрытиями медресе в аулах Джерокай, Блечепсин, Хакуринохабльском районе прошли аресты и обыски эфенди, насторожившие и некоторых членов партии, и сотрудников низового аппарата. Среди арестованных был эфенди Нух Меретуков, автор первого сочинения по адыгской истории на арабском языке, опубликованного в Казани в 1913 г.

Реакция верующих выразилась в появлении новых форм протестной активности, таких как поквартальные собрания верующих, составление рекомендательных писем в поддержку арестованных, делегирование почетных стариков, учителей, кулаков в Краснодар с ходатайствами за арестованных, собрания в районных центрах Адыгеи [37]. Люди были полны желания «отстоять своих эфенди чего бы это ни стоило». В общественном дискурсе аресты объяснялись «желанием советской власти ослабить религиозность населения и уничтожить мусульманскую религию, с каковой целью сперва были закрыты медресе, чтобы не дать подготовить новых эфенди, а впоследствии были арестованы старые эфенди, на которых держалась религия» [37].

Важную роль в протестных акциях против введения латинизированного алфавита, как и в целом против советских мероприятий, ведущих к секуляризации и атеизации общества и культуры, в конце 1920-х гг. сыграли женщины-черкешенки. Следует отметить, что процессы языковой реформы совпали с масштабным проектом колхозного строительства и форсированием темпов коллективизации.

Вовлечение женщин в протестные акции можно объяснить как политико-­юридическими причинами (более мягкой позицией советского законодательства 1920-х гг. по отношению к женщинам, выступавшим против советских мероприятий), так и культурными (характерная и одобряемая в адыгской традиционной культуре актуализация женской активности в кризисные для общества или отдельной семьи моменты) и психологическими причинами (стремление женщины защитить свою символическую территорию, частью которой является религия). Наконец, к концу 1920-х гг. усиливается давление на мужчин-эфенди, что создало риски их открытого протеста и компенсировалось женскими протестными практиками (митингами, демонстрациями и съездами)26.

24 августа 1928 г. в ауле Егерухай Хакуринохабльского округа состоялся съезд черкешенок. Ранее, в ауле Ходзь 23 августа прошла демонстрация 100 женщин, явившихся в сельсовет с требованием разрешить преподавать Коран в советских школах, открыть медресе, закрыть ясли, снизить налог с эфенди и прекратить хлебозаготовки27.

Женский религиозный съезд в Егерухае собрал 200 участниц из 12 аулов. На повестку дня съезда были вынесены следующие вопросы – сохранение неприкосновенности шариата; разрешение преподавания арабского языка и Корана в советских школах; снижение налогов с духовных лиц, лишившихся права собирать закят и потерявших часть своего дохода; предложение о государственном содержании мулл. Делегатки съезда направили письмо председателю Адыгейского Облисполкома Ш.У. Хакурате, в котором просили сохранить шариат, вернуть мечети, дать возможность учиться в медресе.

Ответственность за организацию съезда была возложена на «реакционное духовенство», которое, по мнению властей, перенесло уже апробированный в Блечепсине женский протест против хлебозаготовок на религию28. Съезд был оценен как происки реакционного духовенства, подстрекавшего женщин к антисоветским выступлениям. Проведение съезда никак не сказалось на снижении темпов латинизации и не привело к корректировке методов ее проведения, хотя работа в сфере эмансипации женщин в Адыгее подверглась анализу и была усилена.

7 августа 1929 г. Пленумом ЦИК СССР и СНК СССР было принято постановление «О новом латинизированном алфавите народов арабской письменности Союза ССР». Постановление обязывало все общесоюзные государственные учреждения и предприятия, в которых документация ведется на арабском алфавите, применять латинизированный алфавит, прекратить издательскую деятельность на арабском алфавите, а вузам и научным учреждениям обеспечить использование нового алфавита. Постановление означало окончательную победу латинизации в стране.

Проанализированные историографический материал и источники позволяют сделать следующие выводы. В многочисленных исследованиях по культурной революции на Северном Кавказе справедливо отмечается, что латинизация создала широкие возможности для быстрой ликвидации неграмотности, формирования национальной советской интеллигенции, более сложного осмысления реальности, построения профессиональной системы институтов духовного воспроизводства. Оборотная сторона реформы видится в другом: латинизация алфавита и в особенности ее пропагандистское обеспечение стали одним из средств, стигматизирующих немногочисленную в Адыгее мусульманскую интеллигенцию и духовенство как препятствие на пути построения нового общества.

Латинская графика и языковая реформа стали одним из инструментов борьбы с влиянием мусульманского духовенства, вытеснения мусульманских элит. Ресурс влияния наиболее образованных и авторитетных эфенди, потенциально эффективный при реализации социальных и благотворительных проектов молодой Советской власти, оказался невостребованным.

Перевод письменности с арабской графики на латинскую имел социальные и психологические последствия. Реформа существенно изменила социальные функции мусульманского духовенства и способствовала если не его социальной изоляции, то социальному дистанцированию по линии возможностей влияния на информационно-интеллектуальную повестку и потребление знаний. Власть, общество, с одной стороны, и духовенство, с другой, символически стали говорить на разных языках.

Реакция мусульманского духовенства и верующих Адыгеи выразилась в проведении съезда мусульманского духовенства в 1925 г. и женского религиозного съезда в ауле Егерухай в 1928 г.

Элита мусульманского духовенства не просто противилась введению латинского шрифта из «злостных соображений» и сознательно «тормозила прогресс», как это объяснялось и в советских источниках, и в сложившейся советской историографии. Безусловно, она боролась за доступ к образовательным ресурсам и отстаивала свои сферы влияния на общество, но в то же время защищала базовые сакральные смыслы арабского письма, на котором была написана («на языке арабском, ясном») священная книга мусульман – Коран, а сами буквы в сознании мусульман были ниспосланы Всевышним. Духовенство мыслило себя в качестве хранителя и транслятора традиций, видело свою миссию в их сохранении и воспроизводстве, являющихся залогом стабильности. Замена алфавита мыслилась им как нечто деструктивное, влекущее культурный разрыв, а нарушение религиозной графики кощунственным и опасным.

Вторая половина 1920-х гг., период реформирования систем письма и создания латинизированного алфавита для адыгов, стал последним периодом проявления социальной и политической активности мусульманского духовенства Адыгеи.

Naima A. Nefliasheva

Author for correspondence.
Email: innef@mail.ru

Russian Federation

PhD (History), Senior Research Fellow

Views

Abstract - 652

PDF (Russian) - 270