History, Archeology and Ethnography of the Caucasus

Публикации двух новых средневековых захоронений из Нижнего Прикубанья вводят в научный оборот грунтовые захоронения с территории могильника, сопровождавшего золотоордынское поселение «Железнодорожное-2», открытое в 2010 г. и исследовавшееся (12 тыс. кв. м площади) два года спустя. Охранно-спасательные работы здесь проводились в связи с предстоящим строительством крупной ж/д станции [1, с. 374–376; 2, с. 329–330]. Работами рядом с поселением «Железнодорожное-2» был открыт сопровождавший его грунтовый могильник. В научной литературе, несмотря на отсутствие полной публикации всех раскопочных материалов, уже были высказаны некоторые предварительные, но обобщающие наблюдения, например, о верхней дате поселения. Она одними авторами представляется не выходящей за рамки ХIV в. [3, с. 29–42, 4, с. 10–15], по мнению других история поселения должна «захватывать», как минимум, начало ХV в. [4, с. 10–15 и ср.: 3, с. 29–42, 5, с. 221–224]. Важность такого уточнения очевидна, т.к. датировка поселения определяет и возможную верхнюю дату сопутствующего ему грунтового могильника. Несмотря на присутствие в нескольких захоронениях золотоордынских монет, отнесенных только к ХIV в. [3, с. 29–42], в данном случае они не являются хронологически определяющими. На предварительном этапе обсуждения материалов было опубликовано и несколько обзоров наиболее репрезентативных выборок керамических комплексов поселения «Железнодорожное-2» [3−8]. Были опубликованы и предметы вооружения, связанные, как правило, с верхним уровнем культурного слоя поселения [9–10], явно указывавшие и на драматический характер завершающего этапа жизни этого археологического объекта. Были введены в научный оборот пока три грунтовых захоронения могильника поселения «Железнодорожное-2» [11, с. 141–148]. Указанные материалы в качестве «рабочей гипотезы» позволили предположить, что все они не только синхронизируют, но и определяют преимущественно сельский характер всего комплекса выявленных в 2010 г. и исследованных в 2012 г., находящихся рядом друг с другом поселений («Железнодорожное», «Железнодорожное» №№ 1 и 2, «Усенков» и др.), впрочем, как и связанных с ними грунтовых могильники. Скорее всего, весь комплекс отмеченных памятников мог возникнуть в зоне зимников или летников кочевого населения [12, с. 22–32], которое регулярно откочевывало сюда из ущелий береговой полосы Черного моря в районе современного Геленджика [13, с. 399–446, 14, с. 448–451]. Вполне вероятно, что по мере введения в научный оборот новых погребальных комплексов вопросы датировки и трактовки этнокультурного разнообразия населения, оставившего интересующий нас могильник (как и компактные могильники №№ 1 и 2 поселения «Железнодорожное-1»), будут неизбежно уточняться и вносить соответствующие коррективы.

Первое из публикуемых захоронений – погребение № 94 (Рис. 1, А-В) – было выявлено по пятну заполнения ямы на уровне – 66 см от R (0,2 м от современной дневной поверхности неглубокого строительного котлована). Погребальная яма вытянута с З на В, со скругленными углами, с неровной линией ее С стенки (Рис. 1, А). Длина ямы 176 см, ширина 56 см, глубина до 34 см от уровня фиксации пятна (Рис. 1, Б-В). Дно неровное. Погребенная – женщина 25–30 лет1; ее скелет покоился вытянуто на спине, головой и верхней частью туловища склонен к ЮЗ, остальная часть погребенной – по линии З-В (Рис. 1, А). Часть костей скелета потревожена. Длина скелета 135 см, череп раздавлен, завален на левую височную кость, лицевой частью на С (Рис. 1. А). Верхние конечности согнуты в локтевых суставах так, что кости предплечий оказались поверх плечевых, кистями рук к черепу, но фаланги пальцев правой руки – на лопаточной кости правой руки. Кости нижних конечностей фрагментированы, протянуты, сведены в районе стоп.

В ходе расчистки женского захоронения № 94 выяснилось: помимо полного скелета это захоронение содержало и остатки второго, неполного скелета, компактно сложенного поверх грудной клетки первого и представленного несколькими позвонками от позвоночного столба и правым крылом таза (кости молодой женщины).

Захоронение № 94 сопровождалось погребальным инвентарем: под левой височной костью погребенной (Рис. 1, А-1) находился крупный серебряный «бубенчик» (Рис. 2, 1), рядом с которым (Рис. 1, А-2) зафиксирована серебряная шаровидная пуговица с ушком для привешивания (Рис. 2, 2). В центральной части грудной клетки (Рис. 1, А-3) были выявлены мелкие фрагменты от железной обоймы (?) (Рис. 2, 3). У левого локтя скелета (Рис. 1, А-3) лежал мелкий, сильно коррозированный и трудноопределимый фрагмент железа. Между бедренными костями, выше коленного сустава (Рис. 1, А-4), находилась уплощенная пуговица из кашина с двумя сквозными отверстиями, покрытая поливой синего и бирюзового цвета (Рис. 2, 4). Предварительно в отчете эта пуговица была ошибочно обозначена как «пуговица из стеклянной пасты». Еще один, также трудноопределимый и сильно коррозированный, железный предмет отмечен ниже пуговицы из кашина (Рис. 1, А-5), он сразу же распался.

В ногах скелета находилось фрагментированное бронзовое зеркало с ушком на обороте диска для его подвешивания (Рис. 1, А-6. Рис 2, 8). Вокруг диска и под ним были прослежены остатки деревянного футляра (Рис. 2, 6). У северной стенки ямы, между ней и левой голенью погребенной находились разогнутые и фрагментированные ножницы из железа для стрижки шерсти у овец (Рис. 1, А-7; Рис. 2, 7). Острыми концами ножницы направлены на Ю. При разборке скелета, у его левой плечевой кости (Рис. 1, А-8) обнаружен еще один серебряный «бубенчик», идентичный уже отмечавшемуся выше (Рис. 2, 2). У правого плеча находилась 8-угольная пуговица из раковины с продетым сквозь нее стержнем-петлей из бронзовой проволоки (Рис. 1, А-9, Рис. 2, 9). Под нижней челюстью – бусина из сердолика молочного цвета (Рис. 1, А-10) округлой формы (Рис. 2, 10). Под правым плечом погребенной (Рис. 1, А-11. Рис. 2, 11) находилась раковина каури, под грудной клеткой (Рис.1, А-12. Рис. 2, 12) – подвеска из гагата. Там же (Рис. 1, А-13. Рис. 2, 13) выявлены фрагменты раздавленного еще одного (как на Рис. 2, 1) бубенчика.

Второе публикуемое захоронение – погребение № 177 (Рис. 3, А-В) – было выявлено по пятну заполнения погребальной ямы темно-коричневого, заметно гумусированного суглинка, выявленного на уровне материка (-109 см от R, 0,7 м от дневной поверхности строительного котлована). Грунтовая яма подовальной формы (180х61 см) со скелетом женщины 25-30 лет. Костяк уложен вытянуто на спине, ориентирован головой на СЗ (Рис. 3, А). Сохранность скелета удовлетворительная; его длина 158 см. Череп завален к левому плечу и на грудину. Верхние конечности протянуты вдоль туловища, кисти рук поверх таза. Там же находились и фаланги пальцев обеих рук. Левая лучевая кость на груди. Нижние конечности вытянуты и сведены вместе в районе стоп. Справа (южнее) от черепа находились три позвонка животного (Рис. 3, А-1), возможно, овцы. Слева у черепа (Рис. 3, А-2) обнаружена серебряная серьга с металлической асимметричной бусиной (Рис. 4, 2). Справа от черепа, под нижней челюстью (Рис. 3, А-3) выявлены сильно фрагментированные осколки второго височного украшения – серьги с асимметричной биконической бусиной, но, в отличие от первого образца, серебряная полая бусина «нанизана» не на серебряное, а на бронзовое кольцо. У колена правой берцовой кости (Рис. 3, А-4) – фрагмент костяного шила или иглы подпрямоугольной формы в сечении с обломанным нижним окончанием и сквозным отверстием в верхней части предмета (Рис. 5, 1). В области брюшной полости, слева от позвоночного столба (Рис. 3, А-4. Рис. 5, 2) находились костяные иголки и полая трубочка с заполированной внешней поверхностью (Рис. 5, 2). Под левым крылом таза (Рис. 3, А-6) находились два фрагмента от железного, сильно коррозированного и трудноопределимого предмета (Рис. 5, 5); между бедренными костями (Рис. 3, А-7) – фрагмент железного черешкового ножа (Рис. 5, 4). Снаружи, вдоль левой нижней конечности (район коленного сустава), острыми концами на З (Рис. 3, А-8) лежали фрагментированные железные ножницы для стрижки шерсти у овец (Рис. 4, 3). Поверх «пружины» этих ножниц (Рис. 3, А-9) находилось бронзовое фрагментированное зеркало (Рис. 4, 1). Севернее зеркала (Рис. 3, А-10) отмечена халцедоновая бусина (Рис. 5, 3). Восточнее зеркала (Рис. 3, А-11) – клык кабана длиной 23 см и толщиной 2,6 см (Рис. 5, 9). У левой стопы, в районе фаланг пальцев (Рис. 3, А-12) – железное и фрагментированное шило (Рис. 5, 12). Под затылком погребенной найдена вторая бусина из халцедона, аналогичная первой (Рис. 3, А-13. Рис. 5, 3). За черепом (Рис. 3, А-14) обнаружен четырехгранный в сечении, черешковый наконечник стрелы (Рис. 5, 8). С внешней стороны правого колена (Рис. 3, А-15) находилась сильно фрагментированная костяная орнаментированная пластина (Рис.5, 6). Под грудной клеткой – три трудноопределимых фрагментированных предмета (Рис. 5, 7, 10-11).

Переходя к атрибуции захоронений и погребального инвентаря из них, в первую очередь обратим внимание на некоторую специфику самих захоронений. Так, в погребении № 94 достаточно необычным было положение верхних конечностей погребенной. Согнутые в локтях они, напомним, были уложены костями предплечий поверх плечевых костей погребенной (Рис. 1, А). Точно такое же положение верхних конечностей отмечено, например, в погребениях № 9 раскопа III Водянского городища («г. Бельджамен» или «Бездеж» письменных источников) на Нижней Волге [15, с. 159, рис. 75, погр. 9]. Значительно их больше, например, в материалах Новохарьковского грунтового могильника на Дону – погр. №№ 116, 118–120, 133, 135 и 137 [16, с. 78, рис. 32, 3, с. 81, рис. 24, 1-3, с. 89, рис. 28, 2, 4–5], связываемого, преимущественно, с донскими аланами. Аналогичное положение рук было отмечено и в погребениях №№ 29, 32, 34, 48, 69, 73 и др. грунтового могильника ХIII–ХIV вв. Мамай-Сурка в Запорожье [17, с. 24, рис. 8, 1, с. 27, рис. 9, 1; рис. 10, 11, с. 40; рис. 12, 3, 10]. Такой же микроэлемент трупоположения, хотя и эпизодически, известен также и в погр. 28 могильника Аушедз на Северо-Западном Кавказе [26, с. 70, табл. 14, 1]. Близкий вариант положения рук отмечен и в материалах могильника поселения «Железнодорожное-1» – в парном захоронении № 5 (у женского скелета № 1), хотя в этом захоронении лишь одна из верхних конечностей согнута аналогичным образом [18, с. 194]. Такой же вариант положения лишь одной верхней конечности широко практиковался в погребальных обрядах не только уже упоминавшихся захоронений Водянского, Новохарьковского могильника и некрополя Мамай-Сурка. Интересующий нас характер положения обеих согнутых в локте рук известен и в погребальных обрядах раннесредневекового некрополя на территории античного города Кепы на Тамани (1964 г., участок А, раскопа LI, погребение 1) [19, с. 515, рис. 11, 1].

Погребение № 94 фактически являлось парным захоронением: фрагменты одного, неполного, скелета (позвонки и крыло таза), напомним, находились поверх грудной клетки второго скелета, расположенного в анатомическом порядке по дну грунтовой ямы. Вероятно, остатки неполного скелета – это остатки более раннего захоронения, сначала «изъятого» из могильной ямы для совершения в ней второго (сохранившегося в анатомическом порядке) захоронения, поверх которого затем и были положены останки «изъятого» скелета.

Наличие в погребении №177 трех позвонков животного, отмечавшихся выше, по всей видимости – это следы обрядовой и традиционной заупокойной тризны. Как известно, разнообразные следы подобных ритуалов неоднократно фиксируются специалистами. Как правило, они констатируют, что «в погребениях, датированных XIII–XIV вв.», довольно часто встречаются такие части животных, как «берцовая кость», находящаяся «у изголовья»; в других случаях «рядом с берцовой костью обнаруживалась и лопатка», а «в женских погребениях, в районе поясницы и тазобедренного сустава», в специальной «ямочке размещались 2–3 позвонка барана» [20, с. 158]. Подобные примеры нередко «являются признаком, характерным для тюрок раннего Средневековья и поздних кочевников», например, Забайкалья [20, с. 15–158] и не только [21, с. 165–169]. Кости животных использовались и при поэтапном сооружении курганов над кочевническими захоронениями [22]. Наличие позвонков в
изголовье ­захоронения № 177, вполне вероятно, имеет определенный «информационный смысл», возможно, подчеркивающий связь захоронения с заведомо тюркскими погребальными традициями.

Определенный интерес представляет и погребальный инвентарь обоих публикуемых захоронений. Так, в погребении №117 был отмечен единственный предмет, относящийся к категории предметов вооружения – железный черешковый четырехгранный наконечник стрелы (Рис. 5, 8). Длина его 5,4 см, длина боевой части – 3,3 см, в сечении – 0,7х0,8 см; его тип – характерный для золотоордынской эпохи.

Предметы домашнего обихода в публикуемых захоронениях представлены несколькими типами и экземплярами: в первую очередь – это ножницы для стрижки шерсти овец из погребений № 94 и № 177 (см.: табл.). Несмотря на фрагментарность ножниц из погр. № 94, их размеры приводятся по обмеру в захоронении на момент фиксации. Оба предмета изготовлены из округлого металлического прута диаметром 0,8 см, согнутого пополам. В месте перегиба прут расплющивался в т.н. «пружину», и получавшейся «пружине» придавались разные конфигурации: есть ножницы округлой, овальной, подпрямоугольной и подквадратной форм. Однако в двух последних случаях их углы срезались (скруглены). Затем концы согнутого прута расковывались в лезвия

Табл.: Общие сведения о предметах.

Table: General information about items.

подтреугольной формы в сечении, изгибались наружу. Слабо различаясь внешне, а также и в размерах, такой тип ножниц для стрижки овец встречается в разноэтнических и, исключительно, женских захоронениях. Характерны они для средневековых захоронений в разных ландшафтных зонах на всем пространстве от Азово-Черноморского побережья до Каспийского моря – в Адыгее [23, с. 172,Табл. III, 4; 24, с. 200, рис. 4, 8–9], в материалах Цемдолинского курганно-грунтового могильника [25, с. 123, рис. 54, 15], могильника Аушедз [26, с. 62, табл. 6, 6 и др.], в т.ч. и в материалах раннего средневековья [27, с. 51, табл. ХХII, 8 и др.]. Значительно отличаются от них ножницы для стрижки овец с территории, например, высокогорной Ингушетии: на них «пружина» изготавливалась не в виде расплющенной части прута, а прут просто сворачивался в 2 оборота [28, с. 77, рис. 3, с. 81, рис. 8, 8‒9, с. 83, рис. 9, 10, 17 и др.]. Находясь в погребениях в районе пояса или же, как в случае с публикуемыми захоронениями, вдоль нижних конечностей, ножницы для стрижки овец (и не только овец), если судить по материалам Келийского могильника в Ингушетии, являются устойчивым маркером для захоронений именно «взрослых женщин». Одновременно такие находки указывают и на одно из наиболее распространенных, сугубо женских, прижизненных занятий.

В погребении № 177 было зафиксировано сразу два шила, первое из которых находилось у колена правой берцовой кости (Рис. 2). Шило (или шило-игла) фрагментировано (обломано острие), изготовлено из заполированной кости, в сечении подпрямоугольной формы (Рис. 5, 1). Сечение: 0,6х0,5 см, диаметр округлого ушка в верхней части предмета 0,2 см; учитывая наличие ушка, в принципе, предмет мог использоваться и как игла. Второе шило (Рис. 5, 12) черешковое, с обломанной «рабочей» частью.

В области брюшной полости, слева от позвоночного столба погребения № 177, отмечены мелкие фрагменты от 4-5-ти мелких костяных иголок и трубчатая полая игольница (Рис. 5, 2). Ее длина 4 см, диаметр 0,8 см, диаметр отверстия внутри – 0,6 см. Внешняя поверхность предмета заполирована, по поверхности дополнительно нанесен орнамент в виде мелко врезанных поперечных и парных полосок (вдоль краев и в средней части). Близкие аналогии встречаются достаточно часто [26, с. 80, табл. 25, 3; 31, с. 116, рис. 69, 3, с. 128, рис. 76, 9, с. 274, рис. 164, 3].

Отмеченные выше предметы – шилья, иголки и игольница – являются еще одним маркером, характеризующим другую разновидность прижизненных домашних промыслов, вероятно, связанных с портняжным делом внутри семьи.

В захоронении № 177, между бедренными костями, находился фрагмент железного черешкового ножа (Рис. 5, 4) с лезвием шириной 1,2 см, толщина спинки 0,4 см. Ножи данного типа хорошо известны в средневековых захоронениях как степного (кочевого), так и населения горной зоны региона [22, с. 143; 29, с. 88].

В погребении № 177, с внешней стороны (вдоль) правого коленного сустава, находилась костяная орнаментированная декоративная пластина-накладка, состоявшая из пяти фрагментов (Рис. 5, 6). Ее ширина – 1,1. толщина 0,15 см. С оборотной стороны – следы приклеивания предмета. Скорее всего – это декоративная накладка для деревянной рукояти ножа (?), несмотря на то, что фрагмент ножа в захоронении находился не совсем рядом.

В обоих захоронениях были обнаружены бронзовые зеркала. В захоронении № 94 металлический диск находился в ногах, у левой стопы скелета, среди фрагментов плохо сохранившегося его деревянного футляра (Рис. 2, 6). Возможность атрибуции остатков дерева вокруг зеркала как остатков его футляра сегодня подтверждают и другие известные случаи фиксации подобных футляров для зеркал на других территориях Золотой Орды [30, с. 256, рис. 4, 10]. Диаметр футляра публикуемого зеркала реконструируется на 1,6 см больше диаметра зеркала. Диск фрагментирован, без орнамента и бортика по внешнему краю, на обороте зеркала имеется ушко для привешивания. Диаметр зеркала – 19,5 см.

В захоронении № 177 бронзовое зеркало, аналогичное вышеотмеченному, также без орнамента и бортика, с обломанной ушком-петлей на обороте, находилось к Ю от левой голени. Зеркало значительно меньшего диаметра, чем зеркало из погребения № 94. Его диаметр 9 см (Рис. 4, 1). Южнее зеркала отмечен клык дикого кабана длиной 23 см и толщиной 2,6 см. Сочетание обеих находок (зеркало + клык кабана) – достаточно частое явление для захоронений золотоордынского времени. Зеркала без орнамента, разных диаметров с географической точки зрения встречаются достаточно широко [30, с. 257, рис. 5, 5–9]. Фрагменты аналогичных зеркал есть на территории расположенного рядом поселения «Железнодорожное-1» [32, с. 142, рис. 1, 1], а также в погребальных комплексах Цемдолинского курганно-грунтового могильника под Новороссийском [33, с. 110, рис. 20, 5], в материалах пока до сих пор еще не опубликованного Убинского могильника [34, с. 143–153; 35, альбом: с. 88, рис. 48], на Верхнем и Среднем Дону [16, с. 56, рис. 21, 9] и т.д.

Определенный интерес представляют пуговицы-«бубенчики». В погребении № 94 их две: одна из них раздавлена, во фрагментах; другой экземпляр целый (Рис. 2, 1) – крупный серебряный «бубенчик»-пуговица (Рис. 2, 1). На них прослеживается декор из припаянных окружностей со сквозным отверстием в центре окружностей. Близкий орнамент отмечен у пуговиц-«бубенчиков» в материалах уже упоминавшегося Новохарьковского могильника ХIII–ХIV вв. на Дону [16, с. 56, рис. 21, 4–6].

Другой тип пуговиц-«бубенчиков» (Рис. 1, А-2) также из серебра, пуговицы шаровидной формы, с уплощенным ушком подтреугольной формы для привешивания (Рис. 2, 2). Тулово диаметром в 1 см, диаметр отверстия ушка – 0,3 см.

Еще одна пуговица (Рис. 2, 8) из погребения № 94, изготовленная из слабовыпуклой створки раковины морского моллюска, округло-многоугольной формы. В ее центральной мишени просверлено сквозное отверстие, в которое вставлена бронзовая проволока, согнутая пополам таким образом, что под ракушкой она образует петлю. На выходе из отверстия наружу раковины концы проволоки слегка разведены в разные стороны, что не позволяло проволочной петле выскакивать из отверстия. Интересно, что в материалах курганного могильника «Криница» (под Геленджиком), в нескольких отдельных захоронениях лошадей, также было выявлено несколько изделий из раковин морских моллюсков, но иной формы и иного утилитарного назначения.

Особый интерес представляет, например, глиняная пуговица (мелкопористый кашин молочно-белого цвета в изломе), полностью покрытая поливой с одной (внешней) стороны бирюзового цвета, а с другой – синего цвета с зеленоватым отблеском (Рис. 2, 4). Пуговица находилась между бедренными костями погребенной (погр. № 94), к З от коленного сустава (Рис. 1, А-4). Она имела два сквозных отверстия (Рис. 2, 4). Мы уже указывали на предварительное (в научном отчете) ошибочное ее обозначение как «пуговицы из стеклянной пасты», что является характерным и для многих других атрибуций находок подобных предметов. Диаметр пуговицы 1,6 см, толщина 0,4 см, диаметр отверстий 0,3 см.

Подобные предметы (детали одежды), помимо территории Золотой Орды, имелись, например, в г. Новом Сарае [36, с. 71, тип ВI]. Близкие, но «зубчатой» по краям конфигурации, находки таких же пуговиц из золотоордынского кашина ныне известны из материалов ХIII – ХIV вв. недавних раскопок Змейского катакомбного могильника в Северной Осетии [37, с. 63, рис. 5, 1–16]. Но наиболее близкие аналогии связаны с погребальными памятниками горной Ингушетии ХIII–ХIV вв. [28, с. 78, рис. 4, 6, с. 79, рис. 5, с. 80, рис. 6, 2–4, с. 82, рис. 7, 40, 49–50, 38, с. 103, рис. 2], куда они, несомненно, попадали из Золотой Орды и, скорее всего, через Татартуп – так называемый Верхний Джулат. Отмечены они и в христианских захоронениях, например, у одной из церквей Ильичевского городища на р. Урупе (исследование В.Н. Каминского, не опубликовано), а также близ церкви Иоанна Предтечи в Керчи [39, с. 372, рис. 17, 57–60, с. 374, рис. 18, 7–9, 39–42]. Несколько пуговиц известно и из Восточной Картли (Грузии), где такие же пуговицы связаны с погребальными комплексами «ХII–ХIV вв.» могильника Накалакари, отождествляемого с городским кладбищем средневекового города Жинвали. Но и там такие же пуговицы ошибочно называют «стеклянными» [40, с. 163–180, табл. LХVI; 41, с. 12, рис. 3, 10], на что уже указывалось в литературе [38, с. 100]. Если происхождение кашинных пуговиц Змейского катакомбного могильника и из публикуемого нами захоронения с Кубани и Крыма, из погребений высокогорной Ингушетии было связано с их производством и торговлей внутри Золотой Орды, то не совсем ясно происхождение таких же пуговиц из Восточной Грузии. Было ли это следствием существования аналогичных ремесел на территории государства Хулагуидов или же результатом миграционных процессов, в частности, известного по письменным источникам переселения в начале 1260-х гг. части северокавказских аланов из округи Дедякова – Верхнего Джулата – Татартупа в Закавказье. Тогда, как известно, «овска» и «царствующая особа» Лимачав, длительное время опосредовавшая власть Джучидов в данном микрорегионе Северного Кавказа, вместе со своими двумя малолетними сыновьями-царевичами – Бакатаром и Пареджаном, а также с князьями из ближайшего окружения уходит с войсками Хулагуидов из Придарьялья. Представ сначала «перед самим Хулагу», Лимачав, как это описывал грузинский «Хронограф» ХIV в., получает от него «вознаграждение за службу». Вассально зависимый от Ильханов грузинский царь определяет этим северокавказским переселенцам места для постоянного их проживания – «некоторые из них» оказываются в г. Дманиси, а другие в г. Жинвали [42, с. 200]. Вполне вероятно, что в контексте данного сообщения можно рассматривать причины некоторого притока в Восточную Грузию различных золотоордынских импортов, включая и интересующие нас детали одежды, в том числе и кашинные пуговицы. А из Грузии на территорию Восточного Придарьялья стали активно поступать собственно «грузинские» предметы материальной культуры, разнообразие которых давно отмечалось не только в погребальном инвентаре горных могильников Восточного Придарьялья этого же времени. На территории городища Верхний Джулат – Татартуп В.А. Кузнецовым были выявлены и грузинские эпиграфические находки.

В публикуемых нами погребениях могильника поселения «Железнодорожное-2» было и несколько украшений. Среди них – раковина каури (Рис. 2, 9) из погр. № 94, обнаруженная под плечом, непосредственно у грудной клетки погребенной. Такие находки являются характерными для археологических материалов золотоордынского времени, их аналогии можно встретить не только в пределах всей Золотой Орды, включая, например, захоронения могильника Мамай-Сурка на Украине [31, рис. 20, 3, с. 215, рис. 74, 4, с. 225, рис. 136, 4 и др.]. Известны они и в высокогорной Ингушетии [28, с. 82, рис. 7, 33], территория которой, как известно, в пределы Золотой Орды не входила.

Среди украшений была привеска из гагата (Рис. 2, 10), находившаяся под плечом, рядом с раковиной каури. Привеска – подтрапециевидной формы с выступом в верхней части (сбоку выступа – сквозное отверстие). Высота предмета 2,8 см, ширина – 1,9 см, толщина 0,9 см. Диаметр отверстия – 0,25 см. Близкие по форме привески, но из других различных материалов, хорошо известны в золотоордынских памятниках: привеска из сердолика происходит, например, из материалов ХIII–ХIV вв. г. Болгара [43, c. 62, рис. 4, 2]. Близкая, но подтреугольной формы привеска из кашина, покрытая поливой, есть в материалах золотоордынского времени Змейского катакомбного могильника [37, с. 61, рис. 4, 9, 13].

Разнотипные бусы (Рис. 2, 10; Рис. 5, 3) различаются не только по своей форме, но и материалу, из которого они изготовлены: стекло, сердолик и халцедон, в публикуемых нами материалах они немногочисленны.

Описываемые стеклянные бусы хорошо известны в золотоордынских памятниках Восточной Европы [44, с. 149–217]. В погребении № 94, под нижней челюстью погребенной отмечена бусина округлой формы из сердолика молочного цвета (Рис. 2, 10), диаметром 0,8 см, диаметр отверстия 0,1 см. Сердоликовые бусы яркого цвета с различными оттенками, как известно, были известны широко в эпоху средневековья. Обычно указывают на Индию и Южную Америку как регионы с давними традициями добычи и обработки сердолика, хотя отмечается наличие таких же месторождений «в Крыму, в Бурятии и Якутии, и Хабаровском крае». Со ссылкой на ал-Бируни отмечается, что многие средневековые ремесленники «питали нелюбовь к сердолику по причине его неподатливости к обработке». Однако в разных регионах мира были известны приписываемые сердолику, якобы, лечебные свойства – облегчение при родах, в излечении опухолей, прыщей и ран от меча. В грузинском источнике Х в. сохранилась рекомендация по растворению сердолика в воде и растиранию этой водой больного [43, с. 11]. По типологии М.Д. Полубояриновой, публикуемая сердоликовая бусина может быть сопоставлена с типом 1 – шаровидные, округлые в сечении бусы. Сердоликовые бусы данного типа хорошо известны в материалах эпохи Золотой Орды.

Обе халцедоновые бусины – округло-шестигранные, высотой 1,6 и 1,7 см, диаметром 1 и 1,2 см, диаметр отверстия 0,2 и 0,3 см.

Как известно, халцедон – разновидность кварца, полупрозрачный камень разных цветов. Его месторождения обычно соседствуют с месторождениями сердолика. На территории России халцедон известен в Забайкалье, Сибири (по Енисею и Лене), на Урале, в Крыму и соседних странах – в Грузии, Средней Азии, Китае, в Европе [43, с. 36–37]. Бусы из халцедона хорошо известны в древностях эпохи Золотой Орды.

Важными, на наш взгляд являются находки целой и фрагментированной серег с асимметричной бусиной из погр. № 177 (Рис. 4, 2).

Первая серьга (Рис. 4, 2) отмечена с левой стороны погребенной, под черепом. Орнаментированная асимметричной формы бусина серьги – из серебра, на несомкнутом серебряном кольце. Полая внутри бусина спаяна из двух полусферических частей, поверх места соединения рельефно выступающих их краев, по спайке, проходит узкая пластинка, декорированная косыми насечками. Конусы бусины украшены окружностями, составляющими треугольную фигуру. Кольцо диаметром 2,4 см, толщиной (диаметр прута) 0,2 см. Максимальный диаметр бусины – 2, 2 см, диаметр вершины конусов 0,6 см.

Справа от черепа, под нижней челюстью погребенной находились сильно фрагментированные осколки второй такой же серьги с асимметричной биконической бусиной, но, в отличие от первого украшения, серебряная полая бусина второй серьги была «нанизана» не на серебряное, а на бронзовое кольцо.

Точно такие же серьги, но без орнамента, ныне хорошо известны по линии Геленджик – Туапсе, Новороссийск – Анапа – Крымск [45, с. 217; 46, с 211], за пределами этого ареала отдельные находки таких серег отмечены в горах Северной Осетии, в материалах могильника Мамай-Сурка в Запорожье [46, с. 211], а также в захоронении № 47 западного придела церкви «Святых 40 мучеников» в Велико-Тырново (Болгария) [47, с. с. 141, обр. 5]. В любом случае, такие серьги с асимметричной бусиной справедливо рассматривают как наиболее поздний дериват украшений типа IV (с симметричной биконической бусиной), имеющий и другой вариант (тип V) – биконическая бусина с коническими выступами на ней [36, с. 38, рис. 6, IV и V]. Е.А. Армарчук серьги с асимметричной бусиной датирует даже «ХIV–ХV вв.» [46, с. 211]. Однако с этнокультурной точки зрения серьги типов IV и V, следовательно, и серьги с асимметричной бусиной нередко называют сугубо «половецкими», категорически датируя их «домонгольской» эпохой [48, s. 127 – 140, 49, с. 42]. В других случаях исследователи полагают: «нельзя полностью исключать, что такой тип украшений мог бытовать у северокавказских кочевников и в ХI – начале ХIII вв.» [50, с. 239]. Однако ссылки С.Н. Малахова и его армавирских коллег на мнение Г.А. Федорова-Давыдова и Е.А. Армарчук, якобы, настаивавших на указанном, исключительно «половецком», их тождестве, не совсем соответствуют действительности. Книга Г.А. Фёдорова-Давыдова, на которую они ссылаются – это цельная и все время «развивающаяся» от первой до последней страницы
система ­размышлений Г.А. Фёдорова-Давыдова, из которой «выдергивать» отдельные фразы или предложения, не разобравшись во всей этой системе, как минимум, непродуктивно. Если набраться терпения и дочитать всю совокупность аргументов Г.А. Фёдорова-Давыдова, т.е. дочитать ту же самую работу чуть-чуть дальше, то речь идет о том, что «особое внимание … вызывают серьги или височные кольца типа IV и (их вариант) типа V (т.е. с «рогатой» бусиной. – Авт.). Эти серьги в домонгольское время были распространены только в Поросье и на Киевщине. Такой узкий ареал ранних находок серег IV и V типов заставляет предположить, что они принадлежали черным клобукам» [36, с. 153], невзирая даже на то, что «в археологической литературе за серьгами типа IV закрепилось ни на чем не основанное название «половецкие серьги» или височные кольца» [36, с. 153, прим. 113]. В результате и была сформулирована версия Г.А. Фёдорова-Давыдова (1966 г.) о возможной миграции кочевников из Поросья (черные клобуки) в Поволжье, в Пруто-Поднестровье и на Северный Кавказ, происшедшей в золотоордынское время. Наличие таких украшений (тип IV и V, а теперь и варианта типа IV с асимметричной бусиной) на Северном Кавказе золотоордынского времени, включая и такую находку в золотоордынском г. Маджаре на р. Куме, обусловило не только «реанимацию» этой версии. Такая миграция на Северный Кавказ, по мнению одного из авторов данной статьи, могла произойти под эгидой Ногая, уже контролировавшего территорию Поросья и в 1260-х гг. отправленного под Дербент для участия в военных действиях против Хулагуидов. Данное переселение вряд ли представляло собой передвижение только «ограниченного воинского контингента», как полагают, например, И.Н. Анфимов и Ю.В. Зеленский, а представляло собой массовое перемещение, напоминающее присущие и вполне традиционные для кочевников черты «освоения новых территорий», в рамках которого обычно происходило массовое перемещение целыми родами, ордами, хогонами и семьями [45, с. 212–223; 51, с. 138–150]. Е.А. Армарчук по поводу этого варианта версии
отметила: «Е.И. Нарожный поддерживает и развивает гипотезу Г.А. Фё­дорова-Давыдова о перемещении черных клобуков в золотоордынское время». В качестве «археологической базы Е.И. Нарожный использует, главным образом, северокавказские комплексы с кочевническими украшениями, в т.ч. височными кольцами с биконической бусиной и дериваты». «Концепция Е.И. Нарожного интересна и, возможно, перспективна, если в дальнейшем будут подключаться не только вещевые комплексы, но и сопутствующий им погребальный обряд и обоснованные датировки. Пока же привлеченных комплексов слишком мало … и часть их является случайными находками» [46, c. 204]. С этими утверждениями можно было уже тогда соглашаться не во всем. Указывая на типологизированные Г.А. Фёдоровым-Давыдовым черноклобуцкие погребальные обряды [46, c. 204], Е.А. Армарчук, на что уже указывалось в литературе [52, с. 713 – 732], ссылаясь именно на черноклобуцкие типы кочевнических захоронений (БХIII–БХIV) Г.А. Фёдорова-Давыдова, связывает их … с «половцами» [53, 37–41]. Однако Г.А. Фёдоров-Давыдов писал совершенно об
обратном. Некоторую ясность в этом отношении недавно внес проф. В.А. Иванов. Расширяя исходную источниковую базу для новой статистической обработки средневековых кочевнических захоронений, он включил и соответствующие погребальные комплексы с территории Северного Кавказа, что позволило ему констатировать факт некоторой типологической обособленности курганов ХIII–ХIV вв. степей Северного Кавказа в сравнении с синхронными памятниками в большинстве локальных курганных групп Восточной Европы (за исключением Правобережной Украины и Волго-Донского междуречья). «На мой взгляд, – продолжает В.А. Иванов, – это хорошо согласуется с концепцией И.А. Дружининой, В.Н. Чхаидзе2 и Е.И. Нарожного о переселении в середине ХIII в. кочевников южнорусского пограничья – черных клобуков – на Северный Кавказ. Их потомки и через сто лет продолжали составлять основную часть населения этого региона» [54, с. 61]. На этом фоне необходимо указать и на новые находки серег типа IV на территории Калмыкии, которые позволили их исследователям утверждать: «в целом, наиболее предпочтительной выглядит гипотеза Г.А. Фёдорова-Давыдова и Е.И. Нарожного о перемещении значительных групп кочевников (черных клобуков) в золотоордынское время (ХIII – ХIV вв.) из Поросья и южнорусского пограничья в Поволжье и на Северный Кавказ» [50, с.239]. На этом фоне необходимо обратить внимание и на то, что некоторые погребальные обряды (типы Б ХIII и Б ХIV по типологии Г.А. Фёдорова-Давыдова), известные, например, в курганах под Анапой – Новороссийском [32, с. 112; 53, с. 37–41], на наш взгляд, не совсем обоснованно были датированы в пределах только ХII в. [32, с. 112], что явно противоречит мнению Г.А. Фёдорова-Давыдова, который считал их характерными для черных клобуков золотоордынского времени. Да и опубликованное относительно недавно еще одно захоронение этого типа из Цемдолинского могильника под Новороссийском, по мнению Е.А. Армарчук и А.А. Малышева, было с незначительными отличиями от «классических» захоронений типа Б ХIII (по той же типологии Г.А. Фёдорова-Давыдова). Это, в принципе, должно отражать различные реалии того времени, включая и активные миксационно-ассимиляционные процессы, приводившие, вероятно, к «модернизации» привнесенных сюда извне традиционных обрядов, включая и обряды, характерные для черных клобуков, оказавшихся на Северном Кавказе [56, с. 138–142, 57, с. 208–215]. В итоге их активное участие в местных этнокультурных процессах, так или иначе, должно было не только трансформировать привнесенную обрядность, но и заметно влиять хотя бы
на какую-то их часть местных обрядов. В других случаях, подобное
этнокультурное взаимодействие могло приводить и к полному «растворению» части черных клобуков в местной этнокультурной среде, на что явно указывает, например, одно из трупосожжений Цемдолинского могильника, в инвентаре урны которого была и серьга типа V. Среди других, также черноклобуцких, захоронений на том же могильнике были и коллективные [58, с. 154–158; 59]. Самые ранние из них изначально сопровождались скелетом лошади, но со временем эта традиция забывалась. Постепенная и неоднозначная интеграция черных клобуков вполне объясняет и отмечаемые инновации, встречаемые не только в погребальной обрядности, но и в материальной культуре кочевников, наглядно демонстрирующей происходившие изменения. В результате чего происходит не только распространение в регионе украшений типов IV и V, но и, как это отмечает Е.А. Армарчук, малозаметные изменения таких украшений в их разновидности, которые были встречены в публикуемом захоронении № 177 (серьги варианта импа IV с асимметричной бусиной). Также «кривизна и длина цемдолинских сабель» стала вполне «укладываться в соответствующие параметры черноклобуцких древностей ХII – первой пол. ХIII в.» [33, с. 95]. Ныне известны и другие черноклобуцкие заимствования в военном деле обитателей Северного Кавказа [67, с. 599 – 640].

Вместе с тем, на фоне объективного нарастания тех или иных доказательств в пользу современных представлений о времени и условиях появления и пребывания черных клобуков на Северном Кавказе, по-прежнему, сохраняется и определенный скепсис в отношении данной проблемы. Например, ссылаясь на другого своего предшественника, также являвшегося одним из основных наших оппонентов, В.Г. Блохина (г. Волгоград), В.Н. Чхаидзе практически отвергает вышеотмеченную гипотезу Г.А. Фёдорова-Давыдова и ее развитие Е.И. Нарожным. Аргументирует он это ссылкой на наблюдения Е.А. Армарчук 2006 г., полагая, что: «такие украшения не являются этноопределяющим» показателем [60, с. 231]. К тем же наблюдениям Е.А. Армарчук апеллирует и С.Н. Малахов вместе с группой своих армавирских коллег-историков [49, с. 42]. Е.А. Армарчук, стремясь разобраться в проблеме возможного этнокультурного генезиса интересующих нас украшений, действительно, писала о неясности их этнокультурной принадлежности. Тем не менее, она вполне определенно подчеркивала: «Те новые материалы, которые появились после выхода в свет трудов С.А. Плетневой и Г.А. Фёдорова-Давыдова о средневековых кочевниках, не позволяют нам уверенно связывать эти украшения с конкретным кочевым народом. Значит термин «половецкие серьги» следует применять только как дань традиции, помня о его условности, ибо он не исчерпывает реальное распространение этих украшений» [46, с. 213–214]. Кроме того, В.Н. Чхаидзе указывает, что появление на Северном Кавказе «височных колец3 с биконической нанизкой и коническими шипами Е.И. Нарожный связывает с высказанной им гипотезой о переселении беклярибеком Ногаем4 в 60-е годы ХIII в. черных клобуков с территории Поднестровья и Побужья в Предкавказье. … Однако какие-либо данные о деятельности Ногая в западном улусе Золотой Орды до 70-х гг. ХIII в. отсутствуют», что не так однозначно [51, с. 138–150]. Ссылаясь на две работы В.Г. Блохина, к сожалению, недавно и безвременно ушедшего из жизни, В.Н. Чхаидзе разделяет его умозаключение о том, что появление «Ногая в 60-х гг. на Северном Кавказе не означает перемещения черных клобуков в этот регион». Действительно, В.Г. Блохин последовательно, в нескольких своих публикациях (их полный перечень см.: [21, с. 165–169, 58, с. 154–158]), не соглашался с указанной версией. Однако В.Н. Чхаидзе не учитывает, например, еще одну из последних работ В.Г. Блохина, опубликованную им совместно с М.В. Кривошеевым. Публикуя новое кочевническое захоронение из Волгоградской области, в инвентаре которого были и серьги типа V (с «рогатой» биконической бусиной), указанные авторы признают: «наблюдения … о перемещении в золотоордынский период поросских кочевников в Поволжье находят еще одно подтверждение» [61, с. 322]. Полагаю, что это – шаг к признанию того факта, что исход в ХIII в. черных клобуков из мест традиционных кочевий – мера, прямо связанная с политической обстановкой золотоордынского времени, во многом предопределившая не только сам этот исход, но и его широкую географию. Г.А. Фёдоров-Давыдов, картографировавший основные направления таких миграций, все же учитывал и опирался на гораздо более широкий спектр факторов таких перемещений.

В.Н. Чхаидзе солидарен и с Е.А. Армарчук в том, что «датировки Е.И. Нарожным височных колец завышены» [60, с. 231]. Тезис этот, в принципе, понятен, но в данном случае он выглядит в значительной мере голословным, т.к. нет никаких конкретно указанных тому доказательств. Наоборот, выше мы уже приводили примеры того, как те или иные авторы, ссылаясь на разные страницы одной монографии Г.А. Фёдорова-Давыдова, «отстаивали» разную, преимущественно «домонгольскую», а не золотоордынскую принадлежность одних и тех типов «половецких» или же не совсем «половецких» украшений.

Завершая свой обзор, мы сошлемся и на значительно более широкий ареал бытования серег типов IV, V, а также и с асимметричной бусиной, ныне известных не только в составе «клада ХIV в. в Будешты» [36, с. 153]. Сегодня они присутствуют на территории Болгарии [47, с. 141, обр. 5, 62, с. 109, 63, с. 30, рис. 20, 1, 64, с. 33, фиг. 33, а] и Румынии [65, с. 303, рис. 1, 5-6, с. 304, рис. 2, 1–2, 5–6]. Вероятно, и эти артефакты также были связаны своими истоками с черными клобуками Поросья, оказавшимися в орбите политической активности все того же Ногая, из-под Дербента, вернувшегося на придунайские границы Золотой Орды и возглавившего затем военные вторжения в пределы Юго-Восточной Европы. Возможно, что участие черных клобуков в этих акциях ­поспособствовало распространению указанных типов украшений и в отмеченных европейских ареалах. Любопытно, что там, в местных условиях, эти, явно привнесенные, украшения очень быстро превращаются в дериваты с явными следами их местной доработки [66].

Таким образом, вводимые в научный оборот всего лишь два грунтовых захоронения могильника поселения «Железнодорожное-2» не только представляют определенный научный интерес, но и дают конкретные поводы для их историко-культурной интерпретации. Они демонстрируют, например, приверженность части населения, оставившего этот некрополь, к общезолотоордынской культуре, ее торгово-ремесленным традициям, «обеспечивавшим» это население характерными для всей территории Золотой Орды предметами – предметами домашнего быта и обихода (проколки, иголки, зеркала и пр.), украшениями (раковины каури, стеклянные, сердоликовые и пр. бусы, привески и т.д.). Находясь в среде активных этномиксационных процессов, отдельные захоронения или даже их группы сохранили некоторые, хотя и не всегда яркие, маркеры тех или иных традиций, восходящих к возможным этнокультурным истокам явно «домонгольского» времени, что, бесспорно, может указывать на географию их происхождения. Другие материалы этого же могильника позволяют рассматривать отдельные аспекты, до сих пор являющиеся спорными и дискуссионными, но явно свидетельствующие о значительно более глубинных процессах формирования материальной культуры Золотой Орды, известный «синкретизм» которой определяется участием в процессе значительно более широкого, евразийского этнокультурного представительства. Полагаем, что по мере дальнейшего ввода в научный оборот погребений данного грунтового могильника указанные явления и процессы получат еще большее подтверждение и развитие.

Yevgeny I. Narozhny

Author for correspondence.
Email: zai_ein@mail.ru
SPIN-code: 4076-2225

Russian Federation, 350063, Krasnodar territory, Krasnodar, Krasnoarmeyskaya street, 16.

DSc (in History)

Igor B. Tishchenko

Email: ig.tishenko2010@yandex.ru

Russian Federation, Krasnodar

Head of the Department of archaeology

Supplementary files

There are no supplementary files to display.

Views

Abstract - 840

PDF (Russian) - 311